Итак, мы внутри антивзрыва.
Миллиарды людей живут нормальной человеческой жизнью: воспитывают детей, заботятся о стариках, работают, творят технический прогресс, вкушают плоды цивилизации, надеются на лучшее будущее. И вдруг, автор этой книжки, то есть я, имеет наглость утверждать, что человечество сносит волной антивзрыва, и люди пусть медленно, но верно, в каждом новом поколении теряют частицу разума и становятся всё глупее и глупее.
Как можно расценивать такое заявление?
Это смех один, да и только.
И всё же я рассчитываю, что больше, чем смешливым настроением, мой читатель заражён любопытством. Ему не терпится узнать: из чего возникла и на чём основана сама мысль о вырождающемся разуме.
Согласись, дорогой мой читатель, ничто так не развивает мышление ребёнка, как любопытство и игра, наполненная воображением. Как ни странно, сейчас это именно то, что поможет нам тронуться с места. Лично я готов начать игру. А ты? Если да, то, пожалуй, приступим.
Раз уж мы внутри антивзрыва, то возникает первый вопрос: что такое антивзрыв?
Подобно тому как антропогенез был отбором, приведшим к возникновению вида Homo sapiens, так же и антивзрыв – это есть отбор, направленный на отчуждение из жизни человека механизма индивидуального приспосабливания.
В конце пятой главы я указал, какие именно изменения в биологии человека приводят к тотальному разрушению механизма индивидуального приспосабливания. И сейчас мне нет нужды объяснять, как, изменяя функцию ненависти, можно сломать зажигание индивидуального приспосабливания и как, ослабляя экзоэмоциональное мышление, можно уничтожить фазу горения. Решение этих вопросов приближает нас к пониманию антивзрыва, но приближает только наполовину. Сейчас мне предстоит не менее сложное объяснение, относящееся собственно к отбору.
Кто бывал на продуктовых ярмарках, тот прекрасно знает, что, когда выбор велик и все продавцы одинаково хвалят свой товар, бывает крайне сложно отличить натуральный цветочный мёд, от мёда, добытого на пасеках, где пчёл регулярно прикармливают сахарным сиропом. Или как трудно отличить телятину от не первой молодости говядины. Сделать правильный выбор – это всегда не просто. А что если нужно выбирать не мясо и не мёд, а нужно выбирать среди живых людей, давая зелёный свет тем, которые при равном интеллекте менее всего способны к индивидуальному приспосабливанию? Кто или что способно взять на себя ответственность за этот архисложный выбор? И что может служить гарантией безошибочности такого выбора?
Что ж, настало время поговорить об отборе.
И разговор об отборе я начинаю не с белого листа, будет правильнее сказать, что я возобновляю разговор о нём. Потому что третья глава почти целиком была посвящена именно отбору. Если мой читатель подзабыл, то я напомню, как там всё разворачивалось.
В то время, когда у неоантропов сформировался языковой интеллект, самим фактом возникновения разговорного языка была открыта лазейка, ведущая к иному развитию, которое не есть спиральная градация. Это новое развитие я назвал псевдоэволюцией. Что есть псевдоэволюция? Это есть превращение монокритериального отбора в поликритериальный отбор.
Чем хорош поликритериальный отбор? Тем, что он охватывает все грани плюрипотентного разума! Тот или иной человек может не быть эталоном своего вида, и поликритериальный отбор готов не замечать его недостатков. Отбору важно другое: есть ли у человека таланты, и, может быть, таланты недюжинные, которые могли бы быть востребованы многоотраслевой экономикой? Если всё таки таланты есть и есть желание их реализовать, то поликритериальный отбор становится их промоутером. И обладателю этих талантов он даёт реальную возможность преуспевания.
Таким образом, для каждого человека поликритериальный отбор выгоден тем, что он любому из нас даёт возможность для самореализации. И это есть высшая справедливость, которой может быть достоин человек.
Вся третья глава пронизана знаком справедливости. И вершителем этой справедливости стал поликритериальный отбор. Логический ряд, создаваемый содержанием третьей главы, должен оставлять в сознании читателя ощущение светлого и абсолютно благостного. Но почему только в сознании читателя? А как же сам автор? Разве я не считаю псевдоэволюцию светлым развитием, а поликритериальный отбор абсолютным благом?
Считаю. Да только и на солнце есть пятна!
По ходу третьей главы мне просто не представилось повода, чтобы выразить своё истинное отношение к поликритериальному отбору. А сейчас повод появился. И пользуясь моментом, я хочу сказать, что поликритериальный отбор – это конечно благо, но только не абсолютное. На самом деле я отношусь к нему со смешанными чувствами, и я готов поделиться своим мнением.
Во-первых, я должен признать, что мне нравится поликритериальный отбор. За что я его люблю? За то, что он справедлив ко мне. Конечно, я не обласкан жизнью, но у меня есть работа, свой кусок хлеба и своя крыша над головой. Мне даже не приходила мысль, что могло бы случиться со мной, живи я в доисторическом прошлом в какой-нибудь общине пралюдей. Но сейчас, в контексте ситуации я заставил себя так подумать и не нашёл в этом ничего привлекательного. Во-первых, далеко не факт, что в этой общине я смог бы стать альфа-самцом. Во-вторых, даже если бы это случилось, где гарантия, что моя жизнь не оборвалась бы в самом начале под тяжестью вражеского топора. Нет уж, в прошлое я ни ногой, и что касается возможности обустроить личную жизнь, то мне подавай только сегодня, только цивилизованное общество и предпочтительно крупную страну с высокоразвитой экономикой. То есть я искренне сознаюсь, что мне нравится поликритериальный отбор и я не готов променять его на что-то другое.
Но в поликритериальном отборе есть и обратная сторона. В нём есть нечто такое, что вызывает у меня тревогу. И стоит мне задуматься над причиной этой тревоги, как тревога перерастает в страх. Так что в нём такого страшного?
Страшно там, где есть воображение. Поэтому я снова взываю к воображению моего читателя. Давайте мысленно перенесёмся в доисторическое прошлое. И давайте вообразим себе, что где-то на середине антропогена среди наших предков вдруг появился бы чёрт. Что он здесь делает? Ну допустим, чёрт пришёл сюда, как охотник за головами. Он жаждет отобрать у пралюдей частицу их разума и поголовно сделать их глупее. Теперь спрашивается, каковы шансы на то, что козни чёрта возымеют успех?
Начнём с того, что на всём протяжении антропогенеза всем первобытным сообществом от альфы и до омеги заправлял монокритериальный отбор. Поэтому главный, с кем пришлось бы иметь дело чёрту, это был монокритериальный отбор. И это меняет суть вопроса. Теперь мы должны спросить иначе: как монокритериальный отбор отнёсся бы к проискам чёрта?
При всей кажущейся простоте монокритериального отбора он решал не менее сложные задачи, чем его поликритериальный преемник. Да, от монокритериального отбора не требовалось выявлять в пралюдях какие-то особые таланты, с тем чтобы превознести их на уровень всеми обожаемого гения. Но это не значит, что он был безразличен к этим талантам. Напротив, не выделяя нарочито какой-то отдельный талант, он стремился собрать их в облике пралюдя все вместе и в полном объёме. Заслуга монокритериального отбора в том, что на протяжении антропогена он методично, кирпичик за кирпичиком смог собрать тот самый плюрипотентный разум, которым мы пользуемся сегодня. Как он смог это сделать? На первый взгляд опять же всё просто: он неизменно выбирал самого лучшего.
А на практике это означало, что продуктом монокритериального отбора было жёстко регламентированное общество, в котором преимущественное размножение имели альфа-самцы и альфа-самки. Только так, пестуя и продвигая избранную группу любимчиков, отбор добивался того, что наши предки из поколения в поколение становились более умными, более развитыми и более умелыми. Отбирая и объединяя самых лучших в альфа-группу и давая им преимущественное размножение, монокритериальный отбор тем самым пестовал унифицированный портрет Адама и унифицированный портрет Евы. И со временем этот биологический портрет становился всё более совершенным.
При этом монокритериальный отбор не допускал к размножению большинство особей мужского пола. Он был по-настоящему безжалостен и несправедлив к нашим предкам. При этом несправедливость отбора доходила порой до полного безразличия к судьбе отдельно взятой личности. Однако в полном безразличии к судьбе отдельной личности скрывалась предельная щепетильность отбора касаемо к портретам Адама и Евы. Таким образом, не щадя жизнь отдельного пралюдя и, тем самым, прикрывая Адама и Еву, монокритериальный отбор бескомпромиссно защищал будущее всего человечества.
И вот, выйди поперёк антропогенеза этот самый чёрт, желающий сделать Адама и Еву глупее – он бы немедленно понял, что монокритериальный отбор резко против! Потому что он выбирает самого лучшего. И неотъемлемым признаком самого лучшего является то, что он непременно должен быть самым умным.
Ну а так как власть монокритериального отбора в антропогенезе была абсолютной, а его требования – неотвратимыми, то чёрт тут же сбежал бы прочь, поджав хвост и стуча копытами.
Всё познаётся в сравнении. И теперь, возвращаясь к современному нам поликритериальному отбору, мы конечно же видим, что он справедлив: он радеет за жизнь каждого отдельного человека. Но при этом он какой-то не такой: он не выбирает самого лучшего, он не выбирает самого умного, и, если присмотреться к нему внимательней, ему вообще не ведомо понятие лучшего или худшего. То есть он не выбирает хорошего и он не выбирает плохого, но он выбирает просто преуспевающего. Вам нужны живые примеры? Пожалуйста.
В современном мире можно преуспеть занимаясь ростовщичеством. Хотя современные ростовщики себя так не называют. Они называются микрофинансовые учреждения или, по-простому, быстрые деньги. И работают они не в союзе с вышибалами, а сотрудничают со вполне респектабельными коллекторскими агентствами. Но нерадивым гражданам, залезшим в долги, от красивых названий не становится легче. Как от этого не меняется и суть современного махрового ростовщичества, преследующего ту же цель – содрать с людей непомерные проценты.
Или как вам такой пример. Сегодня можно разбогатеть, снимаясь в порнофильмах и сделавшись раскрученной порнозвездой. И это первое, о чём я подумал. А ведь есть ещё индустрия азартных игр, есть табачная, алкогольная индустрия.
К чему я это перечисляю? Я что, собрался читать мораль о вреде или плохом влиянии? Нет. Наоборот, я хочу констатировать, что в легальной многоотраслевой экономике не существует плохих или хороших отраслей. Что это значит?
Это значит, что поликритериальному отбору абсолютно до лампочки, хороший ты человек или плохой. В самом деле, вот представь, что нужен микрофинансовому учреждению хороший ростовщик, а ты просто прирождён для этой роли. Или клубу казино нужен хороший менеджер, а ты как будто с детства мечтал, чтобы жить и работать в казино. Или для фильма нужна порнозвезда, а у тебя есть навыки и все природные данные. И тут никому нет дела, высокий у тебя IQ или низкий, есть у тебя моральные принципы или они отсутствуют. И при этом вопрос, хороший ты человек или плохой, становится просто абсурдным.
Итак, поликритериальный отбор низводит до абсурда понятие самого лучшего, самого умного, а также хорошего или плохого. Поэтому я с определённостью могу сказать про него, что этот отбор пестует мутную воду. Продукт поликритериального отбора есть некая газоболотная жижа, в которой приживаются и вырастают самые причудливые формы преуспевания. Этот отбор создаёт болото, в котором вязнут и теряют опору любые принципы и векторные направления.
Народная молва вроде бы гласит, что в болоте водятся сами знаете кто. И теперь реально встаёт вопрос: так всё же, есть в болоте чёрт или его там нет?
Весь ход предыдущих рассуждений я выстроил таким образом, чтобы ясно показать читателю, что если чёрт вдруг и объявится, то современному отбору нечем против этого возразить. То есть поликритериальный отбор принципиально не против!
Но, вроде бы, здравая логика, приёмами которой я пользуюсь, тут же подсказывает мне, что поликритериальный отбор, ничего не имея против, точно также ничего не имеет и за. И действительно, сухой расчёт говорит о том, что если поликритериальный отбор создаёт болото, в котором вязнут и теряются все векторы развития, то это должно приводить лишь к единственному законному итогу, когда ни один из векторов развития не может иметь преимущества над остальными. Иначе говоря, всякое развитие в этом болоте должно полностью остановиться.
На первый взгляд, эту логику полностью подтверждает и вся история, и наблюдаемая ныне реальность. Действительно, был антропогенез. И монокритериальный отбор, поскольку он отбирал лучших из лучших, задавал чёткие векторы биологического развития. Среди прочих направлений развития жирной линией пролегал вектор развития разума. Разум питекантропов вырастал во всех определяющих его показателях, то есть как в уровне интеллекта, так и в способности к индивидуальному приспосабливанию. Но вот антропогенез закончился, и монокритериальный отбор стал стремительно превращаться в поликритериальный. Вследствие чего все векторы развития, преследуемые прежним отбором, завязли в болоте и потеряли всякую опору. В том числе завязло и развитие разума. Поликритериальный отбор выпустил вожжи развития разума. И он отправил человеческий разум гулять на вольных хлебах. На настоящий день это привело к очевидному последствию. Сегодня на планете Земля живёт 7 миллиардов людей. И среди этих семи миллиардов можно найти нимало людей откровенно глупых. Но если посмотреть, здесь же можно найти и очень умных людей. И их тоже будет нимало. Ну а если сложить вместе и подвести к единому знаменателю умственные способности абсолютно всех современных людей, то мы получим по всем показателям примерно тот самый разум, который имели наши предки сорок тысяч лет назад. То есть за сорок тысяч лет разума не стало больше, его не стало меньше – развитие разума, просто на просто, прекратилось.
Кажется, на этой политкорректной ноте можно было бы и остановиться. Но какая может быть корректность, когда охотишься за чёртом? Итак, дорогой мой читатель, мы подошли к самой интересной части этой главы, где нам предстоит выйти на след охотника за нашими головами. И кто из нас теперь сверххищник!
Прежде чем двинуться дальше, хочу ещё раз акцентировать внимание на том, что, создав болото, в котором вязнут и теряются все векторы развития, поликритериальный отбор сделал уже очень много для того, чтобы здесь появился чёрт. То есть он создал благоприятную среду. И если мы до сих пор не увидели здесь то, что ищем, это говорит лишь о том, что мы не до конца ещё разобрались в поликритериальном отборе. И мы не учли все последствия его работы.
Наш язык так устроен, что порой имя говорит о вещи больше, чем многие пространные рассуждения. Бывает и так, что один предмет имеет сразу несколько имён. И тогда нам ещё легче понять его сущность. Сейчас я предлагаю произвести смену имён. Начну с того, что читателю должно быть не менее очевидно, чем мне, что поликритериальный отбор всецело проистекает из многоотраслевой экономики. То есть экономика является его источником. Но тогда давайте спросим себя: чем наполнена жизнь многоотраслевой экономики? Ответ как будто тоже очевиден. Многоотраслевая экономика живёт социально-экономической конкуренцией. Итак, вот он – новый взгляд на поликритериальный отбор. Если в третьей главе я презентовал псевдоэволюцию как превращение монокритериального отбора в поликритериальный отбор, то сейчас я предлагаю поменять имена. Я считаю, что с тем же основанием можно объяснять псевдоэволюцию как превращение биологической конкуренции в конкуренцию социально-экономическую.
Итак, давайте поговорим о социально-экономической конкуренции. Что влияет на успех в этой конкуренции? Если смотреть на конкуренцию глобально, то на успех влияет множество условий: политика государства, социальный строй, наличие ресурсов и капиталов, развитие инфраструктуры, уровень образования, применение инновационных технологий, доступ к рынкам сбыта, эффективность судебной власти. И это ещё не все условия, от которых зависит успех. Но сейчас я готов умолчать о всех этих условиях, кроме одного. Я считаю, что не меньше, чем с вышеперечисленным, успех в социально-экономической конкуренции связан с тем, какой человек в ней задействован. И теперь все свои помыслы я направлю на обсуждение фактора человека. При чём я стану рассматривать человека не с точки зрения его пола, возраста, здоровья, образовательного ценза и уровня достатка его семьи. Сейчас человек интересует меня как биологическая субстанция, основным показателем которой является разум. Таким образом, я предлагаю посмотреть, как человеческий разум может участвовать в социально-экономической конкуренции и как он может влиять на успех или не успех в этом предприятии. Чтобы сделать увиденное максимально предметным и приближённым к реальности, я разыграю инсценировку с участием двух разных людей, которые с одинаковым усердием осваивают одну и ту же профессию, но проявляют при этом разное участие разума. Итак, я предъявляю вниманию читателя монолог, который я озаглавлю как «Повесть о двух офицерах».
Итак, два молодых человека. Две судьбы. Два блестящих начала военной карьеры. Вначале я бы охарактеризовал своих героев как людей почти во всём одинаковых. Они одинаково блещут здоровьем. У них сопоставимый уровень интеллекта. Они одинаково тяготеют к военному ремеслу, и у них одинаковые задатки для успеха. Оба одинаково честные, мужественные, и они сильно любят свою Родину. Поэтому начало карьеры у обоих почти полностью совпадает. Оба с отличием заканчивают военное училище. Поступают на службу. Принимают присягу. И каждый из них в своей воинской части с успехом исполняет свой воинский долг. Оба молодых офицера почти в одном возрасте женятся. Обоих ждёт пополнение в семействе. Офицеры получают примерно одинаковое довольствие. И служба не проходит для них даром. Военнослужащие всё больше осваивают военное ремесло, и оба одинаково растут, повышаясь в воинском звании. На этом одинаковость моих героев заканчивается.
Начиная с того момента, когда меж ними возникает различие, я буду более подробен. И я стану говорить о каждом офицере отдельно. Отличительность первого офицера в том, что он как по жизни в целом, так и на службе в частности преследует главным образом частно-конъюнктурное приспосабливание. И это его красит только с лучшей стороны. Во-первых, частно-конъюнктурное приспосабливание (его общественная модификация) позволяет офицеру безупречно решать задачи, предъявляемые службой. Во-вторых, то, что он преследует данный тип приспосабливания, ни коим образом не говорит о примитивности его поведения. Начнём с того, что как чуткий барометр он улавливает любые колебания общественной конъюнктуры, где бы она не складывалась: в его части или на его корабле, в его округе или на его флоте, в том роде войск, в котором он служит, или по всей армии в целом. Правда в том, что, отслеживая общественную конъюнктуру, мой герой не воспринимает её как предрешённую данность. В чём и как это может выражаться? В том, что, получая от старших по званию те или иные приказы, офицер выполняет приказы, но при этом он пропускает их через свой ум и своё сердце. Он подвергает их критическому анализу, сообразуя с внутренним пониманием задач обороны страны и с внутренним ощущением устоев справедливого общества. Таким образом, этого офицера никак нельзя назвать слепым исполнителем чужой воли. Напротив, он проницателен и умён. Если хотите, у него очень высокий IQ, и он хороший солдат, он как раз из тех, кто мечтает стать генералом. Поэтому я не сомневаюсь, что если офицеру удастся дослужиться до генеральских погонов, то он сможет сам задавать тон общественной конъюнктуре. Имея на то полномочия, он станет всемерно содействовать лучшему вооружению (перевооружению) армии, способствовать всесторонней подготовке личного состава, поднятию дисциплины и боевого духа.
Здесь я особенно хочу подчеркнуть, что для того, чтобы эта карьера состоялась, и чтобы солдат вырос в генерала, способного связывать в единый кулак обороноспособность страны, прежде всего необходимо, чтобы солдат преследовал частно-конъюнктурное приспосабливание. Потому что только частно-конъюнктурное приспосабливание, базируемое на императивах не нарушения, способно выстроить адекватные отношения между человеком и общественной конъюнктурой. И через адекватные отношения оно способно привязать человека к конъюнктуре. Что это означает в действительности?
А на практике это означает, что поскольку его служба приносит пользу Родине, то военнослужащий согласно его личным заслугам получает награды и повышается в звании. И поэтому всё это время, пока его карьера развивается, офицер будет неразрывно связан с той системой координат, которая называется армия, и всё это время перед ним по большому счёту будет стоять только один вопрос: как служить?
Настала очередь поговорить о жизни второго офицера. Вопрос: чем служба второго офицера отличается от службы первого?
Ничем. То есть если превратить сравнение службы того и другого в сличение двух картинок с вопросом «найдите пять отличий», то мы не найдём никаких отличий. То есть второй несёт ту же или такую же службу, выполняя те же или такие же приказы, с тем же или таким же результатом.
Но если нет различий по службе, то может вообще не стоит говорить о втором офицере?
Стоит. Потому что различие всё таки есть. Хотя проявляется оно не на службе, а во внеслужебной деятельности офицера. Как известно, военнослужащим запрещено заниматься предпринимательской или иной оплачиваемой деятельностью. И нарушение здесь карается строго. Но при этом им не возбраняется заниматься научной или иной творческой деятельностью. Так вот, отличительность второго офицера в том, что в свободное от службы время у него есть хобби. То есть скорее всего какое-то хобби есть и у первого офицера. Но хобби второго выделяется тем, что оно как раз попадает в разряд научной или иной творческой деятельности. И так получается, что через хобби офицер открывает для себя индивидуальное приспосабливание. И как только в хобби, каким бы безобидным оно не было, закрадывается индивидуальное приспосабливание – это меняет расстановку сил. Индивидуальное приспосабливание способно в корне изменить жизнь любого человека и, в том числе, жизнь любого военнослужащего вплоть до полного переворота в его карьере.
Спрашивается, как такое лёгкое занятие, каким является безобидное хобби, может повлиять на столь серьёзное предприятие, каким является карьера военнослужащего, вплоть до полного переворота в карьере?
Ответ на этот вопрос надо искать в особенностях индивидуального приспосабливания. Индивидуальное приспосабливание начинается с фазы зажигания. Зажигание – это есть вариант реакционного поведения организма. То есть это ответ индивида на возникшую кризисную ситуацию. И в той мере, насколько это поведение является реакцией индивида на созданные условия, оно контролируется этими условиями. То есть, создав перед индивидом, будь то человеком или высшим млекопитающим, некоторые условия личного кризиса, мы с большой определённостью можем предвидеть ответную реакцию особи на созданные условия. Таким образом, через созданную конъюнктуру мы можем если не управлять поведением особи, то, как минимум, направлять такое поведение. А согласитесь, что направляемое поведение предполагает его адекватность к спровоцировавшей его конъюнктуре.
Но адекватность исчезает, как только индивидуальное приспосабливание переходит в фазу горения. А именно о фазе горения идёт речь, когда мы обсуждаем увлечение второго офицера казалось бы безобидным хобби.
Из предыдущей главы мы знаем, что фазу горения поддерживает взаимодействие трёх равно значимых начал. Это соединение работы критичного императива, интеллектуальной работы и экзоэмоционального мышления. И, вновь создавая представление о работе этого механизма, я возвращаюсь к историческим корням.
Помните, в прошлой главе я говорил о том, что ненависть питекантропов, изначально направленная на ранжирование внутриобщинных отношений, пользуясь оперативными возможностями растущего интеллекта, со временем стала разрывать любые условные рамки. Она стала захватывать в себя, делая объектом критики, всё новые предметы и явления. Таким образом, изначально служившая средством урегулирования внутриобщинных конфликтов, ненависть питекантропов превратилась в средство преодоления каких угодно кризисных ситуаций. Попросту, она стала инструментом зажигания индивидуального приспосабливания.
Возможно, в период личного кризиса наш офицер испытывал ненависть. Возможно, что личных кризисов у него было больше, чем один. Но сейчас у него всё в порядке на службе и всё благополучно в семье. И в своё свободное время он занимается любимым хобби. И по этому поводу он испытывает только положительные эмоции. Поэтому, если ненависть и была, положительные эмоции отодвигают это чувство на периферию сознания. Они вытесняют его. Ненависть уходит, но оставляет после себя критичный императив, который продолжает руководить разумом человека.
Что есть критичный императив в его биологическом содержании?
Это наследие древнего инстинкта, который как тогда, так и сейчас выражается в желании играть вожака стаи, в желании держать ситуацию под личным контролем. Критичный императив есть производное функции ненависти. В своё время он появился на свет как продукт социальной иерархии, которая поддерживалась атмосферой взаимной критики и постоянным взаимным испытанием. Поэтому критичный императив, как и породившая его атмосфера, задаёт поведенческую установку на реорганизацию существующего состояния. В этом плане он работает против первородных императивов не нарушения. Он выражает неудовлетворённость человека ощущаемым миром, и прежде всего – неудовлетворённость самим собой, как центром ощущаемого мира.
И вот человек, занимаясь любимым хобби, движимый критичным императивом, продолжает захватывать в себя, делая объектом критики всё новые предметы и явления. Если критичный императив сродни голоду, то интеллект подобен желудочным сокам, от которых зависит объём аппетита. От уровня интеллекта зависит, насколько человек способен расщеплять на биты информации весь ощущаемый мир. Интеллектуальная работа отвечает не только за критический анализ, но и за творческий синтез. Она переводит плоды критики в моделирование желаемых для индивида сценариев развития. Как известно, интеллектуальная работа – это дорогое удовольствие. То есть она очень энергозатратна. При этом она становится крайне энергозатратной, когда ей доводится решать задачи, поступающие по каналам индивидуального приспосабливания. Поэтому другие высшие млекопитающие прибегают к индивидуальному приспосабливанию только в особо критических ситуациях. И в их жизни данное приспосабливание носит вспышечный характер.
Но человек как раз тем и выделяется из мира животных, что наряду с выдающимся интеллектом он имеет не менее выдающееся экзоэмоциональное мышление. Экзоэмоциональное мышление позволяет перевести индивидуальное приспосабливание в фазу горения. И тогда человек начинает преследовать его в порядке увлечения любимой работой. Индивидуальное приспосабливание кормит само себя. Оно идёт как бы на бреющем полёте, поднимаясь на восходящих парах генерируемых внутри эмоций.
И вот второй из офицеров преследует индивидуальное приспосабливание, занимаясь любимым хобби. К каким последствиям приведёт данное увлечение?
Главная особенность индивидуального приспосабливания в том, что им движет критичный императив. А критичный императив это есть биологическая установка на реорганизацию исходного состояния. Поэтому индивидуальное приспосабливание - это всегда путь превращения, по ходу которого изменяется мировоззрение человека, то есть меняется понимание человеком его места и его роли в этом мире. Одна личинка превращается в муху, другая личинка – в жука, третья – в пчелу, а четвёртая – в бабочку. В кого может превратиться преследующий индивидуальное приспосабливание человек, этого не знает никто. Об этом не ведает ни сам индивид, ни тем более это не контролирует общественная конъюнктура. Индивидуальное приспосабливание в фазе горения – это активная положительная обратная связь, действие которой разрывает контроль общественной конъюнктуры. Поэтому данное приспосабливание ведёт к неотвратимому итогу: рано или поздно личность человека входит в противоречие с выполняемой им общественной ролью. Что это значит?
Это значит только одно. Как бы успешно для него не складывалась карьера военнослужащего, однажды перед вторым офицером встанет неизбежный вопрос: зачем служить?
И в самом деле, зачем? Если он больше не видит себя в роли военнослужащего. В чём теперь его призвание? Кто его знает. Это зависит от того, куда его завело индивидуальное приспосабливание. Он может теперь стать кем угодно: учёным или деятелем искусства, предпринимателем или политиком, юристом или священнослужителем. Но кем бы он ни стал, сейчас важно другое: закравшееся в безобидное хобби индивидуальное приспосабливание побуждает человека к действиям, которые неадекватны, то есть идут вразрез с общественной конъюнктурой.
Да, военнослужащие увольняются в запас. Такое происходит сплошь и рядом. Но этот случай совсем не заурядный, он больше походит на тот, когда отрывают с мясом. Одно дело, когда увольняют в запас по старости, по состоянию здоровья, в связи с сокращением штата, но совсем другое – когда увольнение не запланировано, когда армия теряет лучшие кадры в самом расцвете карьеры. Скажу больше: индивидуальное приспосабливание исключает необдуманные решения и спонтанные поступки. Очевидно поэтому, что офицер сможет решиться уйти из армии только тогда, когда его творческие изыскания приведут к определённым достижениям, таким, которых можно добиться многолетним напряжённым трудом. То есть военнослужащий уволится, прослужив десяток и, может быть, не один десяток лет. А это уже может стать кадровой потерей в старшем, а то и в высшем офицерском составе.
Что об этом офицере скажет общественное мнение?
Прагматики скажут, - чудак. И даже более определённо, - дурак. Это же самодурство и расточительство – оставить своё основное дело в самом расцвете карьеры; всё бросить, когда благополучие и достаток сами идут в твои руки; променять свой чин и своё положение на творческие изыскания, которые приведут неизвестно к чему.
Ну а романтически настроенные особы скажут, - да это же прекрасно. Это говорит о том, что в армии служат живые люди, которым не чуждо ничто человеческое, которых может заботить не только насущное, но которые способны раздвигать рамки познания и делать мир более совершенным.
Что об этом думаю я? Лично я отчасти согласен как с первым мнением, так и со вторым. Но сейчас я хочу, чтобы мой читатель оценил поступок теперь уже бывшего военнослужащего не как прагматик или романтик. Я хочу, чтобы ты оценил произошедшее событие на правах естественного отбора. Если ты думаешь, что это не возможно, то я отвечу на твоё сомнение, что возможно всё. Нужно лишь добавить сюда толику воображения и придумать правильный вопрос. И я уже придумал его: а что, если гипертрофировать событие?
Одно дело, когда по непонятным причинам из армии увольняется несколько старших офицеров. Кто-то скажет им «скатертью дорожка», кто-то пожелает счастливого пути, но по большому счёту, как говорит поговорка, отряд не заметит потери бойца. Но, согласись, совсем другое дело, когда среди личного состава армии некоторой страны индивидуальное приспосабливание приобретает небывалый размах. Небывалый настолько, что в непродолжительный срок, по причине творческого поиска армию покидает, допустим, 8о% от всего старшего и высшего офицерского состава. Уверен, что такому повороту событий не обрадуется уже никто. Потому что ни одному, даже самому неисправимому романтику не понравится жить в стране, которую обороняет обезглавленная армия. Потому что боеспособность такой армии вызовет большие сомнения как внутри страны, так и за её пределами.
Если мой читатель подумал, что я хочу его рассмешить, то это не так. Это не шутка. Это чистой воды биология, и это чистой воды генетика. И последняя говорит нам, что если есть некоторый способный на это человек, который преследует индивидуальное приспосабливание, то данное приспосабливание неотвратимо ведёт к тому, что этот человек зачастую и порой в самые неподходящие моменты будет совершать поступки, которые неадекватны. Которые не увязываются с влиянием среды и никак не контролируются общественной конъюнктурой. И поскольку, как я уже сказал, индивидуальное приспосабливание в фазе горения есть активная положительная обратная связь, исход которой не может быть известен, то получите и распишитесь: мы имеем прецедент неуправляемого поведения.
В обывательском мнении слово «неуправляемый» связывается в основном с буйными хулиганами и неуравновешенными психами. И если человек от природы психопат, то это практически не излечимо. Но сейчас я толкую о неуправляемости другого рода: когда человек бывает рассудителен, уравновешен и предельно адекватен в мелочах, но при этом он может быть непредсказуем, когда он делает большой выбор. Помните крылатую фразу из грибоедовского «Горе от ума», - «Чин следовал ему, он службу вдруг оставил.» Сейчас я толкую о неуправляемости, родственной поведению персонажа из пьесы Грибоедова. Это такая неуправляемость, при которой человек может бросить столь много вложившую в него армию, при которой человек способен продать свой бизнес, который может быть держался только на нём одном. Что лежит в основании подобного поведения? У нас уже есть ответ на вопрос: это индивидуальное приспосабливание. И поскольку индивидуальное приспосабливание в фазе горения может остановить только смерть, то получается, что, как ни странно, это тоже не излечимо.
Конечно же, проявляемое в аспекте большого выбора непредсказуемое поведение доставляет определённые хлопоты окружению человека. Но, как об этом свидетельствует само название пьесы «Горе от ума», главный, кто страдает от подобного поведения, это сам человек, совершающий непредсказуемый выбор. Потому что, совершая поступок, идущий вразрез с влиянием общественной конъюнктуры, человек дестабилизирует прежде всего свою собственную жизнь. Он ставит под удар будущее самого себя, своей семьи и своих детей.
Таким образом, что мы имеем? Попытка гипертрофировать случай неуправляемого выбора в армии показывает нам, что эскалация индивидуального приспосабливания среди личного состава вооружённых сил чревата развалом всей армии, и тем самым она может способствовать распаду даже целого государства. А ведь армия – это всего лишь один из органов государства. А что если допустить эскалацию индивидуального приспосабливания во всех органах власти или во всех отраслях экономики? Да это приведёт к распаду всего организованного общества.
Впрочем, чтобы прочувствовать и понять подлинный характер отношений между индивидуальным приспосабливанием и социально-экономической конкуренцией, совсем не обязательно пытаться обострить эти отношения, придумывая эскалацию. Характер этих отношений очень чётко просматривается и в реальном течении событий.
Сейчас я взываю к здравому смыслу и к элементарной рассудочной деятельности. Предположим, есть два коллектива, которые работают в одной отрасли хозяйства и конкурируют в одной экономической нише. И тот, и другой имеют примерно равные ресурсы и возможности. У обоих совпадают рабочие графики. В каждом коллективе задействован кадровый состав, не уступающий интеллектуально другому. Но разница меж коллективами в том, что в одном из них собраны люди, которые в подавляющем ориентированы на частно-конъюнктурное приспосабливание. То есть для них главным делом их жизни является работа в коллективе, цель которой – успех общего предприятия.
В другом коллективе собраны люди, не менее заинтересованные в успехе общего предприятия. Однако разум этих людей устроен так, что он не занят только одним частно-конъюнктурным приспосабливанием. Природа этих людей такова, что помимо заботы об общем деле их интересуют индивидуальные проекты. Каждый из этих людей более или менее увлечён каким-то любимым хобби. Каждый из них имеет свой взгляд на вещи, по- разному оценивает мир и вынашивает собственный план на будущую личную жизнь.
И теперь, даже не примешивая сюда вытекающий из индивидуального приспосабливания неуправляемый выбор, мы видим, что тот коллектив, участники которого преследуют только частно-конъюнктурное приспосабливание, предстаёт более организованным. И его лучшая организация держится на том, что его члены больше сосредоточены на общем деле, и уделяют работе коллектива больше помыслов и личного времени. Наконец, поскольку их действия привязаны к одной конъюнктуре, участники этого коллектива способны выстроить между собой наиболее адекватные и наиболее управляемые отношения.
Понятно поэтому, что в конкуренции между двумя коллективами, при том что это коллективы равных возможностей, победит именно тот, участники которого более ориентированы на частно-конъюнктурное приспосабливание. И если в этой конкуренции суждено выжить и занять осваиваемую нишу только одному, то это будет он.
Итак, мы достаточно чётко уяснили, что в социально-экономической конкуренции при прочих равных условиях имеют преимущество и получают развитие те коллективы и те общественные объединения, в которых собраны участники, наиболее ориентированные на частно-конъюнктурное приспосабливание.
Если перефокусировать взгляд от жизни общественных объединений к выживанию отдельного человека, то отношение социально-экономической конкуренции к индивидуальному приспосабливанию предстаёт ещё более антагонистическим, а его итог ещё более безапелляционным. Этот итог как нельзя ярко выражает, тут я не могу не повториться, название пьесы Грибоедова «Горе от ума». С одной стороны, индивидуальное приспосабливание даёт человеку непревзойдённые по силе эмоции и вносит в его жизнь неоспоримый смысл, но с другой стороны, в свете социально-экономических, да и просто межчеловеческих отношений это приспосабливание выставляет человека в невыгодное положение. Потому что чем больше, следуя изменяющемуся мировоззрению, он прибегает к неуправляемому выбору, тем больше человек дестабилизирует свою общественную жизнь. И его поведение, идя наперекор условиям и условностям общественной конъюнктуры, всё больше выбивается из общественных рамок, вынося человека на периферию общественной жизни. Что его здесь ждёт?
С большой вероятностью его ждёт непонимание, одиночество и забвение…
Таким образом, правила игры, задаваемые социально-экономической конкуренцией, выставляют человека, преследующего индивидуальное приспосабливание, персоной нон грата. Они выносят индивидуальное приспосабливание в аут, а его носителей обрекают на вырождение на задворках общественной жизни.
После сделанного заключения, я думаю, настало самое время вернуться к прежним именам, и вспомнить, что социально-экономическая конкуренция это и есть тот самый поликритериальный отбор.
Тот же самый, но не совсем! Раньше мы знали о поликритериальном отборе, что он создал болото, в котором он повязал и обездвижил все предыдущие векторы биологического развития. А теперь мы видим, что, создав своё болото, поликритериальный отбор и стал его чёртом! Потому что именно он задаёт вектор развития, направленный на оглупление людей. Как он делает людей глупее? Элементарно. Он отчуждает из жизни людей механизм индивидуального приспосабливания. И он делает это не абы как, но на генетическом уровне, разрушая биологическую основу механизма индивидуального приспосабливания.
В чём выгода такого отчуждения?
В том, что чем меньше человек способен к индивидуальному приспосабливанию, тем меньше его поведение подвержено неуправляемому выбору. И это значит, что такой человек становится более управляемым общественной конъюнктурой. При этом управляемый человек – это биологическая основа всего организованного общества. А можно сказать иначе: это основа всей многоотраслевой экономики, которая является источником поликритериального отбора. Согласитесь, было бы абсурдно, если многоотраслевая экономика задавала бы развитие, идущее против неё самой. Нет, любой экономике и любому государству нужны управляемые люди. И фактор управляемости является определяющим для их поступательного развития.
Я чувствую, что на этом месте в моём читателе закралось сомнение: а не слишком ли я переоцениваю значение фактора управляемости? Забывая при этом, что в той же экономической конкуренции не меньше, чем управляемость, имеют значение такие качества человека, как неординарное мышление, творческий подход, самобытное видение.
Нет, я ничего не переоцениваю и ни о чём не забываю. И сейчас я намерен показать, что я ценю фактор управляемости ровно столько, сколько он стоит.
Момент первый. Я не открою Америку, если скажу, что мы живём в жёстком и жестоком мире, в котором правит негласный закон: «Если ты не хочешь кормить свою армию, то будешь кормить чужую». Я не предлагаю понимать эти слова буквально, но факт остаётся фактом: если по каким-то причинам экономика некоторой страны не выдерживает конкуренцию на международном рынке, и у неё нет конкурентоспособной национальной валюты, то такая экономика неизбежно поглощается и становится придатком экономики других более развитых стран. В этом контексте, если некоторое государство в силу своей экономической или, что тоже самое, технологической отсталости не способно поддерживать свою власть современными средствами и механизмами, например: современной инфраструктурой, современными средствами связи и информационной безопасности и, наконец, боеспособной армией, - то такое государство не способно удержать свой суверенитет. Конечно же, зарубежные партнёры, если они не заинтересованы в обратном, могут стать гарантом целостности этого государства. И они могут обеспечивать его целостность посредством международных договоров и при помощи международных институтов. Но в любом случае при этом экономика и политика этой страны будет зависеть от влияния этих самых зарубежных партнёров. То есть именно зарубежные партнёры будут определять, какие отрасли экономики страны и в каком направлении должны развиваться. Именно они будут определять, как и сколько должны трудиться граждане этой страны, чтобы обеспечить свой достаток. Именно они будут решать, какие в этой стране должны быть коммунальные тарифы и тарифы на газ и электричество. Зарубежные партнёры будут определять, в каком информационном поле жить гражданам этой страны: какие читать газеты, какое слушать радио, какое смотреть телевидение и как общаться в интернете.
Сейчас я не буду рассуждать о том, как хорошо жить в суверенной стране или как плохо потерять суверенитет. Но я хочу привлечь внимание читателя к одному очень важному факту. Где бы ты ни жил: ты можешь жить в абсолютно суверенной стране, которая управляется исключительно изнутри, или ты можешь жить в стране зависимой, которая большей частью управляется зарубежными партнёрами – в обоих случаях степень управляемости общественных отношений будет одинаковой. И я считаю, что равная степень управляемости - это базовое условие существования всей мировой экономики и это главное условие сосуществования всех государств.
Момент второй. Хочу ещё раз обратить внимание на тот факт, что отчуждение индивидуального приспосабливания практически не затрагивает существующий уровень интеллекта. То есть разрушение механизма приспосабливания идёт в основном за счёт изменения функции ненависти и за счёт ослабления экзоэмоционального мышления. Это значит, что отчуждаемое индивидуальное приспосабливание ни коим образом не влияет, например, на языковой интеллект, и оно никак не ухудшает, например, музыкальную или математическую одарённость ума. В конце концов, оно не влияет на способность человека к критическому анализу. То есть при человеке как был, так и остаётся критический анализ на уровне: а не пора ли сделать дома ремонт и поменять обветшавший интерьер, или, а давай ка поменяем ландшафт и по новой разобьём цветники и кустарники на приусадебном участке, или, что-то я стал толстеть – нужно срочно заняться здоровьем, бросить курить и начать ходить в фитнес-центр.
Но тогда возникает вопрос: если отчуждаемое индивидуальное приспосабливание не влияет ни на уровень интеллекта, ни на способность к критическому анализу, то на что влияет?
Тут мы подходим к третьему моменту. На самом деле отчуждаемое индивидуальное приспосабливание влияет на очень многие сферы жизнедеятельности человека, и формат этой главы не позволяет мне обозначить их все. Но к примеру, я могу указать, что отчуждение индивидуального приспосабливания очень сильно снижает возможности человека в сфере научной деятельности. При этом ухудшается не абы какая научная деятельность, но прежде всего страдает способность человека раздвигать горизонты на передовом краю фундаментальной науки.
Тут кто-то воскликнет: «Да как это возможно, чтобы в угоду лучшей управляемости хоронить фундаментальную науку!» Но я не вижу здесь острой проблемы, и тем более в этом нет причины для чьих-то похорон.
Безусловно, отчуждение индивидуального приспосабливания происходит за счёт изменения биологии человека. Изменяемая биология откладывается в изменении фенотипа. Но поговорка гласит: в семье не без урода. Это значит, что согласно биологической изменчивости внутри изменяемого фенотипа всегда будут рождаться особи с отклонением в ту или иную сторону. То есть, если оценивать поведение людей среди большого числа населения, то выяснится, что на тысячу человек, которые в индивидуальном приспосабливании лыка не вяжут совсем, приходится добрый десяток людей, которые пусть худо-бедно, но на что-то ещё способны. И наконец, тут найдётся один-два феномена, которые просто прирождены для индивидуального приспосабливания. Ну а если есть один-два феномена, то это уже хорошо, этого более чем достаточно, чтобы кроме прочих нужд обеспечивать фундаментальную науку притоком свежих мозгов. Потому что фундаментальная наука – это совсем не та отрасль хозяйства, которая требует больших человеческих ресурсов. Хоть убейте, но я не могу представить себе страну, которой нужен миллион учёных, работающих в фундаментальной науке. Но зато я очень хорошо представляю себе страну, которой нужен, например, миллион разнорабочих-строителей, или миллион военнослужащих, или миллион водителей для транспорта и сельхозмашин.
Ну а так как расклад такой, какой он есть, и людей, способных к индивидуальному приспосабливанию, нужно совсем чуть-чуть, тогда как напротив, людей, ориентированных на частно-конъюнктурное приспосабливание, нужно чем больше, тем лучше – то я имею полное основание утверждать, что главенство фактора управляемости для развития мировой экономики является абсолютным и непререкаемым.
Итак, мы зашли в антивзрыв уже довольно глубоко, и перед нами открылись факты, достаточные для промежуточных выводов.
В третьей главе псевдоэволюция была развёрнута перед нами как развитие исключительно техногенное, где её продукты откладывались в развитии многоотраслевой экономики, но никак не затрагивали при этом биологию человека. Но сейчас нам открылось другое: многоотраслевая экономика живёт социально-экономической конкуренцией, и она есть поликритериальный отбор, который задаёт вектор увеличения управляемости человека. Увеличение управляемости достигается путём отчуждения индивидуального приспосабливания. Отчуждение индивидуального приспосабливания связано с изменением биологии человека, то есть с изменением фенотипа. Таким образом, псевдоэволюция всё таки затрагивает биологию человека, внося направленные генетические изменения.
Казалось бы, открывшийся факт, то есть изменяемую биологию человека следует приписать к продуктам псевдоэволюции. Но я не могу этого сделать! Потому что развитию человечества предшествовала спиральная градация биосферы. И если обратиться за разъяснением происходящего к законодательству спиральной градации, то выяснится, что, то что происходит с биологией человека, относится к событиям совершенно другого ряда, которые не могут быть связаны с именем эволюции.
Чтобы верно интерпретировать с точки зрения законов спиральной градации то направленное изменение, которое претерпевает геном человека, я должен подвергнуть анализу биомеханику процесса отчуждения индивидуального приспосабливания. Итак, поговорим о биомеханике.
Индивидуальное приспосабливание возможно только в том случае, когда в человеческом разуме работает критичный императив – как биологическая установка на реорганизацию существующего состояния. Под влиянием работы данного императива человек постепенно меняет своё мировоззрение и в определённые моменты жизни совершает неуправляемый выбор. То есть он внезапно с точки зрения общественной конъюнктуры меняет общественную роль, переходя под власть других обстоятельств, служа другим идеям и принципам, исповедуя новое мировоззрение. Однако такое поведение, прослеживаемое в изменяющемся мировоззрении и неуправляемом выборе, вовсе не означает, что человек при этом чем-то ослеплён, и ему вдруг стало наплевать на первородные императивы. Нет, это обдуманное поведение. То есть человек, преследующий индивидуальное приспосабливание, ни на секунду не может забыть о насущном хлебе, о крове для ночлега, о долге перед родными и близкими. При этом, как мы понимаем, заботы о хлебе и о крове в современном мире проецируются на очень большое число атрибутов домашнего уюта и комфортного быта. Поэтому индивидуальное приспосабливание – это всегда компромисс, это продукт нескончаемой борьбы и постоянного согласования между противонаправленными силами.
Что представляют собой противодействующие силы? С одной стороны, это первородный биологический императив сохранения гомеостаза, а также привитый на его корнях комплементарный ему императив не нарушения общественного статуса. Этим императивам противодействует критичный императив, носителем которого выступает нервная функция «ненависть».
Теперь, казалось бы, раз уж поликритериальный отбор ставит задачу отчуждения индивидуального приспосабливания, то с точки зрения биомеханики самым простым и надёжным решением будет уничтожение критичного императива путём искоренения носителя, то есть функции ненависти. Проще говоря, почему бы не сделать так, чтобы люди разучились ненавидеть?
Но этот вариант не подошёл изначально. Потому что человек, разучившийся ненавидеть, превращается в непонятно что: он никакой защитник родины, он никакой защитник семьи, в нём нет ни воли, ни мужества – это просто духовный импотент.
И тогда, не имея возможности что-либо уничтожать, биомеханика выбирает другое более сложное направление: не искореняя ненависть, она изменяет качество, несомое этой нервной функцией. Она переводит ненависть на режим работы по упрощёнке. Что значит переход на упрощённый режим? Это значит, биомеханика преследует такую градацию изменяемого фенотипа, согласно которой ненависть становится всё меньшим источником критики и самокритики, и напротив, она всё больше возбуждает в человеке слепую ярость. Ненависть становится позывом к простому симметричному ответу, наполненному враждой и отвращением.
При этом коварство поликритериального отбора заключается в том, что он отнюдь не выбирает людей слепых, то есть не способных критически оценивать ситуацию. Нет, он выбирает именно тех, кого ненависть ослепляет, но которые вместе с тем способны здраво и критически остро оценивать вещи в том случае, когда чувство ненависти отступает из сознания человека. Казалось бы, такой выбор поликритериального отбора не говорит ровно ни о чём, разве кроме того, что нужно стараться поменьше ненавидеть, и побольше любить и радоваться жизни. Но на самом деле такой выбор несёт катастрофические последствия для критичного императива. И если мой читатель ещё не увидел, в чём тут может быть катастрофа, то я готов объяснить.
Казалось бы, после того как ненависть перестала быть носителем критичного императива, последний должен найти приют в каком-то другом уголке человеческого сознания. Но ужасная правда в том, что если критичный императив не находит поддержки у ненависти, то в человеческом разуме ему не на что больше опереться, и здесь ему нет больше места! Но почему?
Да потому, что если человек умиротворён и доволен жизнью, то критический анализ, развиваемый на основании разглядывания своего пупка, не может служить установкой на реорганизацию мира. И напротив, если критический анализ вызван неудовлетворённостью всем ощущаемым миром, и сила неудовлетворённости доходит до ненависти, то такой ненавидящий взгляд способен свернуть горы и расщепить на атомы любую неприступную цитадель. Тогда ненависть способна зажечь индивидуальное приспосабливание!
Отсюда мы видим, как происходит отчуждение индивидуального приспосабливания. Поликритериальный отбор ведёт селекцию фенотипа, направленную на качественное изменение функции ненависти. При этом ненависть становится всё меньше связанной с критичным императивом. Поскольку этот отбор длится многие тысячи лет, то он добивается своего: он выбивает из рук ненависти критичный императив. И ненависть теперь разворачивается на сто восемьдесят градусов.
Так, по итогам антропогенеза ненависть неоантропов служила источником зажигания индивидуального приспосабливания. Тем самым, она инициировала активную положительную обратную связь и задавала стратегию неадекватного конъюнктуре неуправляемого поведения. Теперь же, по итогам псевдоэволюции общественного организма работа ненависти переходит на упрощённый режим. Ненависть превращается в простой позыв к симметричному ответу, иначе говоря, она начинает работать адекватно частной конъюнктуре, и, что ещё более важно, она работает солидарно с общественной конъюнктурой, обеспечивая управляемость поведения человека.
Таким образом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, ненависть встаёт в один комплементарный ряд с императивами не нарушения и начинает работать коллинеарно с этими императивами.
После сделанного заключения нам остаётся обратить свой взгляд на биосферу и задать один вопрос: кто, если рассматривать витки спиральной градации, действует подобным образом? Кто, изменяя качества элементарных функций, устраняет в живом организме отношения противоречия и внутреннего противодействия? И кто, тем самым, оставляет и накапливает внутри организма отношения комплементарного дополнения?
Ответ известен. В биосфере есть только один исполнитель такого сценария – это деградация!
И теперь я спрашиваю: если сравнивать биомеханику, скажем, деградации микроорганизмов с биомеханикой отчуждения индивидуального приспосабливания, то есть ли между ними хоть какие-то отличия?
Никаких!
То есть для обоих случаев всё прописано в единых лекалах. Где, во-первых, работа ведётся с геномом организма. Во-вторых, никоим образом не допускается блокировка генов, ведущая к утрате организмом каких-либо его функций. В-третьих, происходят генетические изменения, обуславливающие изменение качества работы как отдельных функций, так и функциональных систем организма. В-четвёртых, качества изменяются таким образом, чтобы между разными функциями исчезали отношения противоречия. То есть отдельные функции перестают быть заинтересованы в различной и порой прямо противоположной направленности процессов жизнедеятельности. Таким образом, вследствие устранения отношений противоречия, между функциями организма остаются исключительно отношения комплементарного дополнения.
И теперь я задаю вопрос: в полной ли мере биомеханика отчуждения индивидуального приспосабливания отвечает лекалам деградации?
В полной.
А раз так, то чем является и что такое есть отчуждение индивидуального приспосабливания?
Это деградация!
Однако надо видеть, что при всём единстве биомеханики макробиологические последствия, к которым ведёт деградация соответственно в микромире и в жизнедеятельности человека, совершенно не сопоставимы.
В микробиосфере в историческом прошлом деградация сумела достичь своего пика. То есть деградация распрягала паритетный замок противодействующих клеточных функций и преуспела в этом до конца. Тем самым был полностью прекращён согласовательный процесс, вызываемый внутриклеточным противодействием. Очевидно, чтобы добиться такого эффекта, деградации пришлось изменить работу всех клеточных функций и всех органоидов клетки.
Теперь, если сравнивать тотальный характер деградации одноклеточных организмов с тем влиянием, которое деградация оказывает на жизнедеятельность человека, то мы увидим картину диаметрально противоположную. Здесь, в противность микромиру, деградация обходит стороной все органы, все функциональные системы и все сферы жизнедеятельности человека за исключением одной. Деградация избирательно затрагивает только ту часть работы центральной нервной системы, которая проявляется как деятельность высшего разума.
И поэтому, чтобы отразить различие между тотальным характером деградации в одном случае и точечно-избирательным в другом, я должен дать деградации человека своё отдельное название. Я назову её псевдодеградацией.
В связи с несопоставимостью масштабов происходящего, поскольку деградация микроорганизмов затрагивает весь внутриклеточный согласовательный процесс, а псевдодеградация человека затрагивает только высшую нервную деятельность, очень трудно проводить прямую аналогию между тем и другим. То есть проводить аналогию, конечно же, можно и нужно. Но кроме единства биомеханики нам будет очень трудно найти другие точки совпадения.
Но ведь всё познаётся в сравнении. Можно было бы гораздо лучше понять, что есть псевдодеградация человека, если бы нам удалось найти сравнительно похожее развитие среди других биологических видов. И степень понимания была бы намного большей, если мы стали бы сравнивать не с муравьями и пчёлами, а с кем-то из высших млекопитающих. И поэтому я спрашиваю: есть ли среди высших млекопитающих такие виды, в участи которых можно увидеть отражение того, что сегодня происходит с человеком, то есть с видом Homo sapiens?
Конечно же, человек уникален, и среди видов млекопитающих я не знаю ни одного, который подобно человеку претерпевал бы псевдодеградацию. Но я также должен признать, что в эволюции некоторых видов можно увидеть последствия очень похожие на случай псевдодеградации. Становится всё интереснее. Так что это за виды, и какие это последствия?
Я не стану говорить о многих, я назову только один биологический вид. Но прежде чем назвать его, я должен предупредить, что всякая попытка сравнения деградации или псевдодеградации с чьей бы то ни было эволюцией это сравнение заведомо ложное. Ложное по той причине, что деградация использует только один метод: её метод – распрягать несогласные силы и тем самым разрушать согласовательный процесс, завязываемый внутренним противоборством. Эволюция же использует метод прямо противоположный. Эволюция создаёт новые адаптационные механизмы. При этом каждая новая адаптация вызывает новую заинтересованность организма в определённых условиях среды обитания. Но что значит новая заинтересованность? Это значит, что вместе с ней в организме вырастает новая сила, которая, только возникнув, примыкает к паритетному сопряжению несогласных сторон, то есть разных интересов. Таким образом, через формирование новых и через развитие существующих адаптаций эволюция увеличивает и усиливает паритетное сопряжение противодействующих сил, и тем самым она всемерно развивает согласовательный процесс, завязываемый внутренним противоборством.
Но бывают такие случаи, когда эволюция биологического вида перестаёт формировать новые механизмы адаптации, при этом она сосредотачивается на перестройке уже существующих механизмов. Иначе говоря, бывают случаи, когда эволюция начинает перепрягать уже существующее сопряжение. И вот тут, когда эволюция начинает перепрягать, её действия становятся очень похожими на повадки деградации, прослеживаемые в том, чтобы распрягать.
Сейчас я предлагаю обсудить один, на мой взгляд, наиболее показательный пример, когда эволюция перепрягает механизмы приспособленности высшего организма. Я хочу поговорить об эволюции пингвинов!
Во-первых, надо начать с того, что пингвины – это не млекопитающие. Но это меня нисколько не смущает, потому что мы знаем, что иная ворона может быть не глупее иной собаки. То есть мотивы поведения птиц порой не менее понятны и близки восприятию человека, чем поведение млекопитающих.
Во-вторых, необходимо оговориться, что пингвины – это не один биологический вид. Пингвины – это семейство птиц, представленное двадцатью видами пингвинов. Тем лучше! Раз речь идёт о целом семействе, значит тем весомее будут выводы, на которые нас может натолкнуть размышление об эволюции пингвинов.
Итак, что нам известно о пингвинах?
Во-первых, мы знаем, что это птицы. Во-вторых, нам известно, что все современные виды птиц произошли от одного летающего предка. И это значит, что предки пингвинов когда-то были летающими птицами.
Тогда возникает вопрос: как произошло превращение, в результате которого летающие предки пингвинов стали нелетающими морскими птицами, какими являются пингвины?
По-видимому, всё началось с того, что на каком-то этапе предки пингвинов приспособились к питанию рыбой. То есть морская рыба стала основным элементом питания птиц. По-видимому, в этот период предки пингвинов были очень похожи на современных бакланов. То есть они владели лёгким полётом и умели, пикируя с воздуха, врезаться в толщу воды и, лавируя на глубине, отлавливать выслеживаемую рыбу. В этот период летающие предки пингвинов выглядели настолько ловкими и искусными охотниками, что, казалось бы, невозможно придумать такую силу, которая разучила бы их летать.
И такая мысль о невозможности разучиться летать возникает при взгляде на любую летающую птицу. Ведь что такое летающая птица? Это не просто летательная конструкция. Любой самолёт можно загнать в ангар, и он сможет там долго простоять без всякой потери лётных качеств. А вот птица – нет. Для любой летающей птицы сидеть запертой в клетке – это смерти подобно. Потому что в птице всё, от клюва и до кончика хвоста, подчинено необходимости полёта. И сейчас я не буду рассуждать о том, почему у птиц в отличии от человека не одностороннее, а двустороннее дыхание, почему у них полые кости, почему у них выше температура тела и ускоренный метаболизм. Я позволю себе только один пример, только одно поползновение изменить строение птицы. Давайте подумаем, что станет с птицей, если спинной отдел её позвоночника удлинится хотя бы на пару позвонков. Вы не думали об этом? А я думал. При этом крылья птицы непозволительно далеко разойдутся с ногами. И теперь, во время полёта таз с прикреплёнными ногами вследствие его большой удалённости от предплечий с прикреплёнными крыльями во время каждого взмаха последних, вызывающего быстрое перемещение в пространстве передней части корпуса, будет болтать как на конце хлыста. И вся эта полётная тряска слишком вытянутой задней части корпуса будет, во-первых, мешать полёту, а во-вторых, станет причиной двигательной перегрузки позвоночника. То есть для этой птицы полёт станет просто опасным для её здоровья. И теперь, видя одну опасность, мы должны признавать другую, что для здоровья любой нормальной птицы не менее опасно отсутствие полёта.
Итак, птица – это не просто летательная конструкция. Если хотите, это сложный орган полёта. И подобно тому как сердце должно качать кровь, желудок должен переваривать пищу – летающая птица должна летать. Наконец, можно надолго запереть птицу в клетке. Но как только мы откроем клетку, птица тут же улетит. И её не удержат здесь никакие привилегии и никакое изобилие пищи. Потому что для любой летающей птицы в природе не существует такой целесообразности, вследствие которой она вдруг сперва расхотела бы, а потом и вовсе разучилась летать.
Однако то, что невозможно в одной жизни отдельной птицы, становится возможным, когда в дело вступает эволюция, протяжённая в тысячах поколений особей данного вида.
Так же, как и их потомки, предки пингвинов жили на побережье Антарктиды. В то время, когда предки пингвинов ещё летали, Антарктида находилась в зоне умеренного климата. Однако этот континент, когда-то отколовшийся от Гондваны, стал смещаться к южному полюсу. Вследствие этого дрейфа климат стал изменяться, континент подвергся оледенению, и вскоре Антарктиду полностью накрыла шапка льда. По причине оледенения большинство видов растений и животных вымерли. Кто-то сумел эмигрировать. И лишь очень немногим удалось остаться и выжить. К этим немногим принадлежали и предки пингвинов. Но чтобы выжить в условиях оледенения этим птицам пришлось изменить образ жизни.
Летать над океаном в снежную пургу в тридцатиградусный мороз представляется малопродуктивным в плане поиска пищи. От такого полёта больше вреда, чем пользы. Из твоего тела выдувает тепло, тебя сносит с нужной траектории, и ты рискуешь отбиться от стаи. При этом вода спокойнее и гораздо теплее, чем воздух. Поэтому искать рыбу становится проще и легче, передвигаясь вплавь. Таким образом, в условиях оледенения и экстремального холода отбор стал выделять и закреплять такие внешние и функциональные изменения птиц, которые были полезны для передвижения вплавь и шли против передвижения в воздухе.
По-видимому, на определённом этапе эволюции предки пингвинов были уподоблены кайрам. На мой взгляд по внешним и функциональным признакам кайры находятся как раз посередине между бакланами и пингвинами. Кайры – это морские птицы, питающиеся рыбой. В отличие от бакланов кайры уже не владеют столь лёгким полётом, но они всё ещё умеют летать. При этом по фигуре тела, по форме посадки в положении сидя, по тому, как они ходят по суше, кайры очень похожи на пингвинов. И по образу жизни кайра – это в основном водоплавающая птица и лишь отчасти летающая. Примечательно, что к местам зимовки, преодолевая до тысячи километров, самцы кайры вместе с детёнышами добираются именно вплавь. И только самки предпочитают перелетать.
Может быть подобно пингвинам кайры и отказались бы от полёта в пользу водного образа жизни, если бы не одно «но». В отличии от пингвинов кайры живут в северном полушарии. И здесь, на суше их подстерегают такие враги, которые и не снились пингвинам. Это, к примеру, песцы и лисицы. Поэтому в период размножения кайры гнездятся в самых труднодоступных местах, а именно, на уступах отвесных скал. И на эти скалы можно добраться только одним способом – сюда можно перелететь. Так что для кайр умение летать – это жизненная необходимость.
Однако, от чего не могут отказаться кайры, отказались пингвины. Пингвины завершили тот метаморфоз, на середине которого застряли кайры. В чём суть метаморфоза? Глядя на современных пингвинов, мы видим, что в них есть та же голова с клювом, те же два крыла и две ноги, то же оперение и тот же хвост, что и у любой обыкновенной птицы. То есть у пингвинов ничего не добавилось и ничего не атрофировалось из тех признаков, что выдают их принадлежность к птицам. И всё же признаки видоизменились. Причём, вместе взятые, они претерпели качественное перепряжение, в результате которого функциональная система полёта превратилась в функциональную систему подводного плавания. Таким образом, эволюция полностью перестроила организм и переделала образ жизни. И то, что раньше принадлежало одной стихии, то есть воздуху, стало принадлежать другой, то есть воде. При этом единственная общность между пингвинами и их летавшими предками сохранилась в том, что основу жизни тех, и других составляло и составляет питание рыбой.
Теперь, глядя на псевдодеградацию человека, мы можем видеть, что здесь всё происходит так же, как и в эволюции пингвинов. Если сравнивать современного человека с его предком – неоантропом, жившим сорок тысяч лет назад, то мы должны констатировать, что в фенотипе человека сохраняются абсолютно все признаки, характеризовавшие его предка. Но кое-какие признаки видоизменяются.
Прежде всего изменяется функция ненависти. Ненависть перестаёт быть опорой и пристанищем критичного императива. Кроме этого идёт прогрессивное уменьшение объёма головного мозга, вследствие чего ослабляется экзоэмоциональное мышление человека. И теперь, соединив изменённую функцию ненависти и ослабленное экзоэмоциональное мышление с интеллектуальной работой, мы получаем качественно новое сопряжение этих признаков. Иначе говоря, происходит их качественное перепряжение. В чём его суть?
Суть в том, что изначально соединение трёх вышеперечисленных признаков создавало поведение, ориентированное на индивидуальное приспосабливание. Индивидуальное приспосабливание в прошлом служило другому миру. Оно позволяло нашим предкам преуспевать в биологической конкуренции.
Сегодня эти три признака вступают в качественно новое соединение. Они создают поведение, ориентированное на частно-конъюнктурное приспосабливание. Частно-конъюнктурное приспосабливание поддерживает адекватные, управляемые общественные отношения. Оно позволяет человеку преуспевать в социально-экономической конкуренции. Данное приспосабливание служит современному совершенно другому миру, в котором живёт совершенно другой человек, который биологически несопоставим с его доисторическим предком.
Единственная общность в поведении современного и раннего человека сохраняется в том, что как тогда, так и сейчас это поведение опирается на одинаково высокий уровень интеллекта, который всё это время обеспечивает человеку доминирование в живой природе Земли.
Итак, сопоставив кусок эволюции, приведший к возникновению пингвинов, с тем биологическим развитием, которое переживает человек, я нашёл определённые ассоциации. Эти ассоциации позволяют сделать некоторый вывод относительно тех изменений, которые происходят в высшей нервной деятельности человека. А именно, я могу утверждать, что то, что происходит с человеческим разумом, следует охарактеризовать как синдром пингвина.
В завершении этой главы я обращу внимание читателя на существующую взаимосвязь между псевдоэволюцией и псевдодеградацией.
Точно также, как и псевдоэволюция, псевдодеградация есть продукт поликритериального отбора, источаемого многоотраслевой экономикой. При этом если псевдоэволюция имеет исключительно техногенный характер и никак не затрагивает биологию человека, то псевдодеградация вносит направленные изменения в геном человека. Эти изменения направлены на отчуждение из жизни человека механизма индивидуального приспосабливания.
Судя по тому, как долго и извилисто я выходил на след псевдодеградации, можно видеть, что связь между псевдоэволюцией и псевдодеградацией весьма опосредованная. Однако то, что эта связь опосредованная, не отменяет тот факт, что эта связь неразрывная, и что между псевдоэволюцией и псевдодеградацией существует строгая положительная корреляция. То есть для того, чтобы псевдоэволюция продвинулась хотя бы на миллиметр, необходимо, чтобы на тот же миллиметр продвинулась и псевдодеградация.
О каких миллиметрах я сейчас говорю?
Вся третья глава, посвящённая псевдоэволюции, прошла под знаком справедливости. В третьей главе я уподобил псевдоэволюцию надводной части айсберга. Где на вершине айсберга пленительной звездой сияет справедливость. Теперь, перенося этот образный язык в главу шестую, мы можем сказать, что вся шестая глава посвящена подводной части айсберга. Где в самом основании айсберга и в самых тёмных глубинах человеческого сознания заложена управляемость. И теперь, чтобы хотя бы на шаг поднять вершину айсберга, где находится справедливость, необходимо соразмерно этому шагу углубить основание айсберга, где находится управляемость.
Если отбросить образный язык, то существующую корреляцию можно выразить простой формулировкой: для того чтобы увеличивать справедливость общественных отношений необходимо, чтобы увеличивалась управляемость носителя этих отношений, то есть человека.
Что ж, теперь мне остаётся продолжить эту градацию в будущее и задать только один вопрос: что будет дальше? Сейчас передо мной лежит закономерное, прогнозируемое развитие, согласно которому многоотраслевая экономика будет продолжать развиваться. Источаемый ею поликритериальный отбор будет диктовать увеличение справедливости общественных отношений. В прямой корреляции с этим ростом будет увеличиваться биологическая управляемость человека. Как далеко всё это может зайти?
Я считаю, что ответ на этот вопрос нужно искать в следующей плоскости: нужно задаться вопросом: насколько человеческое общество способно свести к минимуму участие в его жизни индивидуального приспосабливания? Иначе говоря, насколько минимальным может быть участие индивидуального приспосабливания, для того чтобы обеспечивать здоровое прогрессивное развитие общественного организма. Читателю должно быть понятно, что постановка вопроса в том виде, как она предложена, является правомочной. Потому что совсем обойтись без индивидуального приспосабливания человеческое общество не может. Почему? Причина уже была названа. Без индивидуального приспосабливания немыслимо развитие фундаментальной науки. И не только. Сюда следует добавить также высокие искусства. По-видимому, в этот список необходимо включить все «пороговые» ремёсла, требующие запредельной по энергозатратам интеллектуальной работы. Это верно, но не меньшая правда заключается в другом. Очевидно, что отрасль общественных отношений, в которую включены «пороговые» ремёсла, не требует больших человеческих ресурсов. Даже наоборот, этих ресурсов ей нужно немного, совсем чуть-чуть. И эту заявку, обозначенную как «чуть-чуть», уверенно закрывает существующая погрешность фенотипа. То есть необходимую потребность в индивидуальном приспосабливании вполне обеспечивает фактор биологической изменчивости, благодаря которому на тысячу человек, не способных к индивидуальному приспосабливанию, всё же находится один-два феномена, прирождённых для данного приспосабливания. Понятно, что градация, ведущая к увеличению биологической управляемости человека, приводит к уменьшению процента таких феноменальных людей. Но и такое положение – не критично. Пусть один-два феномена будут приходиться не на тысячу, а на десятки тысяч человек – даже такой процент сможет более или менее заполнять человеческим ресурсом столь уникальные и малочисленные отрасли, какими являются фундаментальная наука и высокие искусства.
Таким образом, вроде бы напрашивается вывод, что градация, ведущая к увеличению справедливости общественных отношений и к соразмерному с ним увеличению биологической управляемости человека, может продолжаться если не бесконечно, то очень далеко. При этом на всём продолжении этой градации невозможно найти объективные причины, способные как-то подорвать здоровье общественного организма.
Но этот вывод опрометчив. Потому что кроме отрасли «пороговых» ремёсел существует ещё одна даже не отрасль, а целая сфера общественных отношений, в которой участие индивидуального приспосабливания оказывается столь же незаменимо!
Возникает сразу куча вопросов. Что это за таинственная сфера? И в чём состоит незаменимая роль?
Дело в том, что до сих пор я рассматривал общественные отношения далеко не во всей их полноте. Скажу больше, эти отношения были представлены односторонне, в выхолощенной, идеализированной форме, когда вокруг мир и покой. До сих пор обозреваемое общество было подобно холодной глянцевой фотографии. Поэтому теперь, чтобы вступить в ту сферу общественных отношений, которая до сих пор оставалась вне нашего внимания, нужно сделать только один шаг – нужно оживить картинку!
Для меня совершенно очевидно, что, для того чтобы оживить картинку, необходимо, как минимум, начать учитывать влияние на общественные отношения таких факторов, как неоднородность и неравномерность развития.
Я думаю, что мой читатель уже догадался, зачем нужно оживлять картинку, вводя факторы неоднородности и неравномерности. И ты уже понял, куда направлен мой следующий шаг. Сейчас я вступаю в ту сферу общественных отношений, в которой псевдоэволюция и псевдодеградация во многом теряют свою власть. Ей на смену приходит власть законов, которые в чём-то перекликаются с доисторическим монокритерием. Сейчас я вступаю в мир, в котором тот, кто завладевает аргументом силы, одновременно становится самым умным, самым красивым и самым достойным жизни.
Но что всё это значит?!
Это значит, что я открываю новую главу, которая называется:
| Предыдущая глава | Следующая глава |