Эта книжка о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Она построена на двух естественных реакциях живого организма. На двух равновозможных вариантах ответа: да, и нет.
А ещё эта книжка говорит за человека и во имя человека. И хоть эти страницы полны разоблачений и терминов, звучащих как ругательства – всё же они исполнены гуманизма. Скажу больше: пожалуй, во всей истории за человека не было сказано ничего более гуманного, чем говорит за него эта книжка. А раз так, то мне незачем медлить и оттягивать начало главы, которая называется:
Признаюсь, это будет не самая яркая, но основополагающая глава всей книжки. И здесь, дорогой мой читатель, я открою тебе удивительный мир деградации. И я тем более рад это сделать, что я знаю, что сегодня среди всех существующих в природе вещей - деградация – это самая обиженная, самая незаслуженно обойдённая вниманием вещь. При этом, напротив, эволюция - это явление общепризнанное и всеми обсуждаемое. В самом деле, эволюции биосферы или эволюции биологических видов посвящено множество научных теорий и практик; изучению истории и механизмов биологической эволюции служит наука биология, которая является основным предметом в общеобразовательной школе. А между тем, и это станет совершенно очевидно по прочтении этой главы, - всё богатство современной биосферы, то есть всё многообразие образующих её видов построено на щите биологической деградации.
Таким образом, дорогой мой читатель, я хочу представить тебе деградацию, как прекрасную золушку, затворным трудом которой благоденствует мачеха – эволюция!
Разговор о деградации удобнее всего начать с объекта деградации, то есть с автономного биологического организма. Причём, говоря о последнем, я не стану рассматривать абсолютно все характеристики биологического организма, но я вижу необходимым указать на основные механизмы, обеспечивающие устойчивость жизнедеятельности организма. Проще говоря, для начала я хочу разобраться: что делает живые организмы такими живучими?
И здесь, дорогой мой читатель, я заранее прошу прощения, но я сделаю небольшой реверанс в сторону неживой природы. Потому что я не вижу более короткого и доходчивого способа объяснить живучесть организмов, нежели путём рассмотрения механизмов устойчивости, объясняемых языком физики.
Вопрос. Если рассматривать весь наблюдаемый материальный мир, то какие физические тела мы вынуждены признать самыми устойчивыми? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что это звёзды. В самом деле, звёзды живут миллиарды, порой десятки миллиардов лет. Когда я думаю о солнце, то моё воображение всегда поражает тот факт, что астрономы, характеризуя солнце, находят приемлемым говорить о конкретных размерах светила и рассчитывают фиксированный радиус солнца. А ведь если вдуматься, это просто непостижимо, что такая взрывная стихия, как термоядерные реакции, умещается в пределах фиксированного радиуса. И всё же это факт: у солнца есть фиксируемый размер. И это становится возможным потому, что существование солнца, как и любой звезды, складывается из противодействия сверхпротиворечащих, противонаправленных сил. Где, с одной стороны, существование солнца можно представить как взрывоподобное расширение вещества, подогреваемое реакциями термоядерного синтеза. С другой стороны, существование солнца можно представить как сверхстремительное коллапсирующее сжатие вещества, движимое силой гравитации сверхмассивного солнца. Очевидно, что только объединив две картинки, только введя в противодействие две противонаправленные силы, определяющие существование солнца, мы получаем тот равновесный баланс, который выражается в фиксированных размерах солнца при постоянном его радиусе. При этом будет грубейшим заблуждением думать, что как только много миллиардов лет назад солнце нашло свой баланс, как тут же всё устаканилось и всё последующее время пребывает в статическом равновесии. Ничего подобного, энергия термоядерного расширения и гравитационное сжатие находятся в непрерывном противодействии. И это противодействие порождает сверхинтенсивный согласовательный процесс. Как работает согласование? При всей стабильности общих параметров солнца мы должны понимать, что столь взрывной процесс, каким являются термоядерные реакции, не может протекать равномерно абсолютно во всех областях солнечного ядра. То есть мы должны давать отчёт, что в солнечном ядре то тут, то там постоянно возникают такие области, в которых реакции термоядерного синтеза идут интенсивнее, чем в остальном ядре. К чему это приводит? Все более горячие области претерпевают неизбежное расширение, то есть они раздуваются, увеличиваясь в размерах относительно остального ядра. Но этот процесс не необратим. Потому что как только начинается расширение, как тут же плотность вещества в этих областях начинает уменьшаться. А это значит, термоядерные реакции здесь замедляются, вследствие чего звёздная плазма начинает охлаждаться. И этим моментально пользуется сила гравитации, сжимая остывающее вещество до первоначальных объёмов. Очевидно, что та же сила гравитации виновата в том, что в солнечном ядре не могут хоть сколько то долго существовать области более холодные, чем остальное ядро. Чем холоднее солнечная плазма, тем сильнее гравитация сжимает её, тем самым ускоряя здесь термоядерные реакции, вследствие чего вещество разогревается и начинает обратное расширение.
Итак, солнце есть сверхустойчивая динамически равновесная система. Устойчивость солнца обеспечивает сверхинтенсивный согласовательный процесс, завязываемый противодействием двух противонаправленных сил: это энергии термоядерного расширения и силы гравитационного сжатия. Очевидно, что устойчивость солнца, как и любой другой звезды, не бесконечна. Она сохраняется до тех пор, пока в звезде остаются запасы ядерного топлива.
А теперь, друзья, я могу уже говорить о механизмах устойчивости биологических организмов. И, выделяя в них самое главное, я могу отметить, что в механизмах, обеспечивающих устойчивость живых организмов, осуществляется тот же принцип, какой реализуется в звёздах. То есть это тот же самый, интенсивный согласовательный процесс, завязываемый противодействием противонаправленных, антагонистических сил. То есть, рассматривая любой живой организм, мы должны понимать, что между его органами и тканями осуществляются не только отношения комплементарного взаимодополнения, когда один орган или ткань нуждается в продуктах, то есть в белках, ферментах или кислотах, синтезируемых другим органом или тканью, и также нуждается в транспортных функциях третьего органа, доставляющего эти продукты, и наоборот. Помимо комплементарного взаимодополнения между органами и между тканями также осуществляются отношения противоречия и противодействия. В чём можно проследить это противодействие?
Чтобы не быть голословным, я рассмотрю пример поддержания баланса кальция в организме человека. Сегодня кальций - это тема популярная и часто обсуждаемая в средствах массовой информации. В организме человека активному ионизированному кальцию отводятся две основные роли. Во-первых, кальций активирует различные метаболические процессы в клетках. Во-вторых, он освобождает медиаторы из нервных окончаний. Медиаторы – это вещества, которые передают нервный импульс от нервных клеток. Только при повышении концентрации ионов кальция в синапсе (это соединение клеток нейронов) проходит нервный импульс. Таким образом, кальций отвечает за нейрокинетику организма, обеспечивая нервной системе способность возбуждаться и своевременно отвечать на различные раздражители. Очевидно при этом, что поступление кальция в нервную систему, как и во все ткани и органы человека, обеспечивает кровеносная система. В сыворотке крови всегда поддерживается содержание кальция в количестве около 2,5 ммоль/л. Далее мы должны видеть, что кальций постоянно выделяется из организма человека. Выделение кальция происходит с мочой и с потом, через обновление и отшелушивание кожи, через рост и выпадение волос, через рост и отделение ногтей, через стачивание зубной эмали. В связи с этим становится насущной проблема восполнения кальция в крови. За счёт чего восполняется кальций? Есть два источника восполнения. Первый путь поступления – с пищей. Кальций всасывается в кишечнике. Ключевую роль в процессе всасывания кальция играет витамин D, который используется в синтезе белков, непосредственно всасывающих кальций. Но поступление кальция с пищей и стараниями витамина D – это канал медленного восполнения кальция. Почему? Потому что пища не может быть гарантом поступления необходимого количества кальция. Мы можем за день съесть трёхдневную норму кальция, а можем и за неделю не съесть даже суточной нормы. Но работа нервной системы и клеточного метаболизма не останавливается ни на секунду, и суточная норма кальция должна быть восполняема всегда. А это значит, что в дело вступает канал быстрого восполнения кальция. Этим каналом руководят паращитовидные железы. Эти железы синтезируют паратиреоидный гормон. Паратиреоидный гормон опять же через кровь проникает в костную ткань. Костную ткань помимо собственно кости составляют живые клетки-остеокласты. Остеокласты, стимулируемые паратиреоидным гормоном, растворяют кость, превращая костный кальций в кальций ионизированный и передавая его в состав крови. Жутко думать, что наш организм готов растворять собственные кости, чтобы только восполнять кальций в крови. Но что поделать, организму бывает нужен источник быстрого кальция, а наши кости – это, своего рода, обширные хранилища кальция. Потому что 98% от всего кальция, содержащегося в организме человека, находится в наших костях. Очевидно, что канал быстрого и обязательного поступления кальция, открываемый паращитовидными железами, играет определяющую роль в том случае, когда человек испытывает повышенные умственные и физические нагрузки. И его роль становится особенно незаменимой, когда человек попадает в экстремальные ситуации, требующие максимального нервного возбуждения. Но вот беда, если на протяжении долгого времени человек постоянно возбуждён, его организм предельно нагружен, то паращитовидные железы бесперебойно и лихорадочно штампуют паратиреоидный гормон. Следственно, остеокласты всё растворяют и растворяют кости. Чем это грозит? Так можно и без костей остаться. Это однозначно грозит развитием остеопороза, когда пустые кости становятся хрупкими и ломкими, и почти не срастаются после переломов. Организм должен это предвидеть. И он включает компенсирующий механизм. Слава богу, у человека есть щитовидная железа. Она синтезирует гормон – кальцитонин. Кальцитонин тоже стимулирует клетки, живущие в костной ткани. Но это уже другие клетки – остеобласты. Они выделяют вещество, из которого строится кость, они запасают костный кальций. То есть главная функция кальцитонина заключается в том, что он обеспечивает рост и развитие скелета в молодом, растущем организме и обеспечивает срастание костей в случае переломов. Но здесь кальцитонин выступает реактивным ответом на выброс паратиреоидного гормона. Казалось бы, теперь всё должно складываться хорошо. Но не тут-то было. Расход кальция продолжается. Остеопороз, хоть медленнее, но развивается. Кроме того, как выясняется, кальцитонин при чрезмерном выбросе способен не только стимулировать остеобласты, но также может провоцировать такие процессы, как отложение солей в суставах и образование камней в почках и желчном пузыре. Но что это значит? Это значит, что для здоровья организма крайне невыгоден сценарий, при котором бурно синтезируются паратиреоидный гормон и кальцитонин. Поэтому, как только жизнь человека выпадает из экстремального русла и возвращается в русло спокойное и размеренное, организм тут же максимально затормаживает синтез этих гормонов и старается добывать весь кальций через кишечник стараниями витамина D.
Итак, на данном примере мы видим, в чём заключается суть противодействия. В нашем организме не происходят лобовые столкновения, здесь никто ни на кого не бросается с шашками наголо. Однако, разные органы, ткани и функциональные системы обнаруживают различные, порой прямо противоположные запросы в условиях существования. И именно за эти условия, равно как за направленность процессов жизнедеятельности между разными органами и функциональными системами идёт непрерывная борьба и, завязываемый на её основе, согласовательный процесс.
Внутренний согласовательный процесс для любого организма есть основа его жизни. Потому что только в ходе внутренней борьбы за условия и за направленность жизнедеятельности организм определяет для себя, что на данный момент для него хорошо и что плохо, что ему нужно и чего ему не надо. И, только опираясь на выстраиваемую внутри шкалу ценностей, организм может осуществлять внешненаправленное согласование. То есть у организма появляется смысл для приспосабливания в среде обитания. Даже если взять такой сложный организм, как организм человека, стоит устранить из него работу внутреннего согласования, как приспосабливание человека в среде обитания станет совершенно бессмысленным и, с любых точек зрения, невозможным. В самом деле, если наш организм испытывает дефицит того же кальция – мы станем употреблять творог, молоко, есть рыбу и мясо. Если организм требует витамин C, то, придя в магазин, мы станем искать смородину и клюкву, лук и капусту, апельсины и лимоны и, если не купим всё сразу, то обязательно что-то выберем из этого списка. Если организм страдает от обезвоживания – мы станем литрами пить воду. Если организм утомлён, а мозг требует перезагрузки – мы всё бросим и ляжем спать. Если нам нужно в туалет – мы рано или поздно непременно сходим в него. Если воздух в помещении чем-то загазован и нам трудно дышать, то мы сделаем всё, чтобы выбраться из этого помещения туда, где воздух чист и удовлетворяет наше дыхание. Таким образом, нужно признать, что каким бы сложным не был человек, его приспосабливание в среде обитания есть всего лишь дополнение к первичному внутреннему процессу, то есть к работе внутреннего согласования. И всё же сложность человека нельзя недооценивать. Потому что в организме человека внешненаправленному согласованию, то есть его приспосабливанию в среде обитания отведено слишком многое. И прежде всего это головной мозг человека, который очень часто заставляет нас делать многое такое, что напрямую никак не обусловлено внутриорганизменным согласовательным процессом. Поэтому мы не можем не признавать наличие в жизни человека такого парадокса, когда наш организм живёт как бы своей жизнью, а человек думает и действует в каком-то оторванном мире и иногда совершает поступки даже вредные для собственного организма.
К чему я это говорю? А это, дорогой мой читатель, я подготавливаю тебя к тому, что сейчас я перейду на другой этаж развития, в микробиосферу. И презентую тебе одноклеточные микроорганизмы, в жизни которых вышеуказанный парадокс отсутствует.
Итак, автономный одноклеточный организм. Если говорить об основах устойчивости одноклеточного организма, то они те же, что и в организме человека. Во-первых, между органоидами и включениями одноклеточного организма существуют отношения комплементарного взаимодополнения, когда один органоид нуждается в продуктах, то есть в белках, ферментах или органических кислотах, синтезируемых другим органоидом и в транспортных функциях третьего органоида или среды, доставляющих эти продукты, и наоборот. Во-вторых, между органоидами и включениями клетки осуществляются отношения противоречия и противодействия, возникающие по поводу различных и противоположных запросов в условиях существования и по поводу различной и противоположной заинтересованности органоидов в направленности жизнедеятельности организма. Если всем противоречивым запросам и интересам клеточных органоидов условно придать векторные направления, то получится, что множество противонаправленных векторов входит в зацепление и образует паритетный замок. Паритетный замок есть причина и следствие внутриклеточного противодействия и, завязываемого на его основе, интенсивного согласовательного процесса. Если говорить о согласовательном процессе, развиваемом в одноклеточных организмах, то будет неправильным разделять этот процесс на согласование внешненаправленное и внутриклеточное. В отличие от человека одноклеточные организмы не умеют совершать поступков, вредных для собственного здоровья. То есть применительно к одноклеточным можно смело говорить о едином согласовательном процессе, где внешние раздражители выступают как бы ассоциированными членами единого и единственного согласовательного процесса. И этот согласовательный процесс, где внешние раздражители выступают ассоциированными его членами, можно прямо наблюдать, когда клетка осуществляет фагоцитоз и пиноцитоз, заглатывая пищу и капли воды в пищеварительные и водозапасающие вакуоли, или, когда, пользуясь жгутиками или ложноножками, клетка перемещается в среде обитания, приближаясь к полезным условиям или удаляясь от вредных.
Таким образом, мы приходим к следующему видению, где, с одной стороны приспосабливание одноклеточных предстаёт поведением рефлексивным, то есть построенном на рефлексах, и его следовало бы признать примитивным и однозначным. Но, с другой стороны, эти рефлексы отражают внутренний согласовательный процесс во всей его противоречивости, и это уже делает приспосабливание неоднозначным и открывает для поведения клеток вариативность. То есть в ходе приспосабливания одноклеточные организмы способны реализовывать как отрицательную, так и положительную обратную связь. Самым характерным примером реализации одноклеточными организмами положительной обратной связи можно представить явление клеточного плазмолиза. Если мы станем растворять в околоклеточной водной среде некоторое химическое вещество, токсичное для жизнедеятельности клеток, то возможной реакцией клеток на токсичный раздражитель может стать реакция плазмолиза. При этом вещество цитоплазмы начинает агрегатироваться и, сжимаясь, отделяется от клеточной стенки, образуя вакуум, препятствующий проникновению токсинов в клеточную цитоплазму. Очевидно, что альтернативой плазмолизу может стать попытка клеток, уже в порядке отрицательной обратной связи, уплыть из зоны растворения токсичного вещества и, тем самым, также отстранить от себя опасность. Примером ещё более глубокой положительной обратной связи, реализуемой одноклеточными, является их переход в покоящееся состояние. При этом на поверхность тела из цитоплазмы выделяются значительное количество воды и вещества, которые образуют плотную оболочку – цисту. Состояние покоящейся цисты позволяет одноклеточным пережить холодную зиму или период засухи и высыхания водоёма. Очень важно, что оба случая: это и клеточный плазмолиз, и покоящаяся циста – есть состояния обратимые. То есть при восстановлении благоприятных условий клетки возвращаются в нормальное состояние, возобновляя активный образ жизни. А именно, в первом случае, после вымывания токсичного вещества из околоклеточной среды клетки способны к обратному разагрегатированию цитоплазмы и восстановлению нормального строения. Во-втором случае, при наступлении весны или при заполнении водоёма пригодной для жизни водой клетки способны растворять оболочку цисты и выходить в свободное плавание. Если рассматривать положительные обратные связи, реализуемые клетками с точки зрения внутриклеточного согласовательного процесса, то их можно объяснить так. Очевидно, что во внутриклеточном паритетном противодействии всегда есть силы, которые, условно говоря, заинтересованы в наступлении неблагоприятных условий. То есть, правильнее сказать, эти силы всегда ждут наступления неблагоприятных условий. И, как только такие условия устанавливаются, эти силы получают от организма карт-бланш, пружина расправляется и организм перестраивается. Но для микроорганизмов состояние плазмолиза и покоящейся цисты – это не навсегда. Потому что в том же паритетном противодействии всегда есть силы, заинтересованные в прямо противоположной направленности жизнедеятельности. И, как только среда обитания становится вновь благоприятной, эти силы реструктурируют клетку в обратном направлении, возвращая ей активный образ жизни. Если продолжать разговор о вариативности поведения микроорганизмов, то есть об их способности реализовывать как отрицательную, так и положительную обратную связь, то, по-видимому, клетки способны варьировать своё поведение в гораздо большем количестве случаев, чем это представляется на первый взгляд. Например, одноклеточные способны в ответ на обилие в околоклеточной среде элементов питания в равной мере «сказать» и да, и нет. То есть микроорганизмы могут активно питаться, осуществляя фагоцитоз, с одной стороны. Но с другой стороны, эти же микроорганизмы могут проявлять по отношению к пище, при всём её изобилии, совершенную инертность, например, в том случае, когда они впадают в диапаузу, то есть перестраиваются в состояние цисты, или, например, в том случае, когда клетки озабочены размножением, то есть находятся в состоянии митоза. Очевидно при этом, что ответит клетка – да, или – нет, на тот или иной раздражитель, зависит от протекающего в клетке согласовательного процесса, завязываемого противоборством противонаправленных запросов и интересов, проявляемых различными органоидами и функциями одноклеточного организма.
А теперь, дорогой мой читатель, после того, как мы кое-что выяснили о согласовательном процессе, как об основе, обеспечивающей живучесть биологических организмов, я сделаю сногсшибательное заявление. Оказывается, в истории земли существовали организмы, которые в полной мере испытали на себе такое развитие, которое подвергло их полному разрушению согласовательного процесса, основанного на внутреннем противоборстве. И, что самое удивительное, потеряв согласовательный процесс, эти организмы оказались способны не умереть. Как ты понял, сейчас речь пойдёт непосредственно о деградации.
Понять, что такое есть деградация, невозможно, не поняв, то есть мысленно не ощутив те условия, которые двигают деградационное развитие. Деградация напрямую затрагивает генетическую наследственность организмов, то есть она изменяет геном. Воплощение деградационных изменений в природе может происходить только при генеративной смене сотен и тысяч поколений организмов некоторого биологического вида. Это значит, что условия, задающие для данного вида деградационный импульс, должны быть во всех поколениях непреходящими, чрезвычайно сильными, а их влияние на существование биологического вида должно быть неотвратимо.
Дорогой мой читатель, для меня в деградационном развитии нет секретов и непонятных мест. Но вот беда, для меня объяснить, что обуславливает деградацию, там, где она происходит, то есть в микробиосфере, будет очень трудно, если я попытаюсь использовать для этого язык микромира. Но я должен быть убедительным, а мои объяснения - исчерпывающими. Поэтому я снова перехожу на этаж, более понятный и доступный человеческому восприятию. То есть я возвращаюсь в макробиосферу.
Тем более, что сейчас передо мной лежат результаты эксперимента, который провёл доктор Джон Б. Калхун. Эксперимент был проведён над мышами. И получил название «Вселенная-25». Я искренне благодарен доктору Джону Калхуну за поставленный эксперимент, потому что то, как в этом эксперименте развиваются события, в высшей мере ярко и красочно демонстрирует обстоятельства, которые приводят к зарождению деградационного импульса. Таким образом, сам факт эксперимента избавляет меня от долгих и пространных рассуждений на эту тему. И я сейчас приведу описание этого эксперимента, в том кратком виде, как оно попалось мне на глаза.
Однажды доктор Джон Б. Калхун решил создать мышиный рай. Взял бак два на два метра, установил в нём перекрытия, проложил систему тоннелей с частными отсеками и поилками и в начале 1972 года запустил в этот рай четыре пары здоровых, генетически безупречных мышей. В баке всегда было +20 С, каждый месяц его чистили и набивали кормом и материалом для гнёзд. Во «Вселенной-25» царил золотой век. Через сто дней, осознав своё счастье, грызуны начали бешено размножаться. Население удваивалось каждые 55 дней, и никакого изгнания за грехопадение не предвиделось. Однако ещё в момент своего создания «вселенная» была обречена. Ведь номер 25 выбрали неслучайно. Это был уже 25-й эксперимент на мышах, и каждый раз рай превращался в ад. Мышам, к 315-му дню размножившимся до 600 особей, уже категорически не хватало пространства. Общество начало стремительно разрушаться. Сформировались любопытные классы: «нонконформисты», которые сгрудились в центре и регулярно нападали на владельцев гнёзд, «прекрасные» - самцы, которые не интересовались размножением и ухаживали исключительно за собой, и, наконец, «средний класс», который пытался любой ценой сохранить привычный уклад. В баке процветало насилие, свальный грех и даже каннибализм. В конце концов 90% самок репродуктивного возраста покинули сообщество и поселились в изолированных гнёздах в верхней части бака. На 560-й день со «Вселенной-25» фактически было покончено. Популяция достигла пика в 2200 особей, рождаемость упала, редкие беременности заканчивались убийством детёнышей. Возросшая смертность не спасла рай: последние восемь мышей умерли одна за другой, так и не вернувшись к привычным ролям и не пытаясь завести детёнышей!
Результаты эксперимента привели доктора Джона Б. Калхуна к выводу, что критическая плотность популяции порождает социальную патологию внутривидовых отношений и приводит к вымиранию популяции.
Меня же в поставленном эксперименте заинтересовали две вещи. Во-первых, как я уже сказал, развитие событий во «Вселенной-25» убедительно иллюстрирует зарождение деградационного импульса. И это значит, что, во-вторых, эксперимент заставляет думать, как, не имея возможности убежать за пределы бака, мыши смогли бы интенсивным путём преодолеть социальную патологию и выжить.
Надо сказать, что я много думал об этом ещё десять лет назад до того, как мне на глаза попалась ссылка на этот эксперимент. Поэтому я знаю, что применительно к мышам, живущим и умирающим во «Вселенной-25», нужно задать только один вопрос, как перед нами откроется совершенно новое, ошеломляющее видение ситуации!
В чём суть вопроса?
Пусть вопросом станет смена картинки. Предположим, доктор Калхун решил видоизменить эксперимент. И после мышиного рая решил создать, назовём её, райскую оранжерею. Итак, он строит теплицу, в которой создаёт оптимальные условия: субстрат, полив, подкормку, освещённость и микроклимат - для произрастания определённого вида многолетних растений. Пусть это будет трава. Затем он сеет и проращивает здесь несколько генетически безупречных семян этого растения. Выросшие растения, заполучив столь райские условия, начинают размножаться всеми доступными им способами вегетативного и генеративного размножения. Бурное размножение приводит к тому, что растения вскоре заселяют всю доступную площадь теплицы и количество их достигает максимально возможной плотности популяции. Очевидно теперь, что при отсутствии вредителей и болезней, максимально заселив теплицу, эти растения способны произрастать в принципе сколько угодно долго, не испытывая на себе уничтожающей социальной патологии. Очевидно, что для растений такая ситуация естественна. Естественна потому, что в отличие от мышей, достигнув критической плотности популяции, растения не применяют друг к другу прямое агрессивное приспосабливание, то есть они не способны друг другу намеренно вредить.
А теперь я задам сам вопрос. Если бы у мышей во «Вселенной-25» был выбор: во-первых, просто умереть, а во-вторых, превратиться в зелёные овощи и выжить – то, что бы они выбрали? Я уверен, что они выбрали бы последнее. То есть они выбрали бы деградацию!
Но говорить о выборе мышей можно лишь в сослагательном наклонении. Потому что мыши, как ни крути, не могут изменить своей мышиной сущности, и у них совершенно нет шансов превратиться в зелёные растения. Но ничто не запрещает нам думать, что, если бы мыши изначально имели зелёные покровы, содержащие зёрна хлоропласта и, тем самым, были бы способны совмещать животное питание с питанием фотоавтотрофным, то посади доктор Калхун этих зелёных мышей в бак, который он прозвал «Вселенной-25», как у этих мышей появился бы уже самый настоящий выбор в пользу деградации. В связи с последним рассуждением становится любопытно: неужели среди миллионов видов макроорганизмов, населяющих биосферу, мы не сможем найти таких, которые успешно совмещают питание фотоавтотрофное и гетеротрофное? Проще говоря, неужели нет таких видов, которые в равной мере обладают признаками и животного и растения? Первое и, пожалуй, единственное, что сразу приходит на ум – это насекомоядные растения-хищники, такие, как например, венерина мухоловка и росянка. Это зелёные автотрофные растения, которые растут на бедных болотистых почвах и компенсируют недостаток минерального питания тем, что ловят насекомых, переваривают их и усваивают как пищу. Но эти растения, увы, не могут быть кандидатами на роль деградирующих организмов. И я позднее объясню – почему. Что ж, так рассудила эволюция, что с самых первых шагов развития макроорганизмов пошло строгое разделение на царство животных и царство растений. Сегодня эта пропасть глубока и непреодолима. Таким образом, я должен признать, что в современной макробиосфере, по-видимому, нет ни одного вида организмов, способного породить во внутривидовых отношениях деградационный импульс и подвергнуться деградации. Но что это значит? Выходит, заявленное мной, ошеломляющее новое видение – всего лишь фикция? И вопрос, заданный мной применительно к подопытным мышам, был вопросом неправомерным?
Я так не думаю. Потому что если мы не нашли таковых в макробиосфере – это не означает, что их нет в других местах. И поэтому я вновь перехожу на другой этаж развития, в микробиосферу. Потому что здесь, по-видимому, есть очень много биологических видов, в равной мере обладающих признаками как животного, так и растения!
И самый известный пример совмещения животного и растения – это биологический вид, именуемый эвглена зелёная. Зелёная эвглена, как и растения, содержит в себе хлоропласты, в которых происходит фотосинтез. То есть за счёт энергии солнечного света из воды и углекислого газа здесь синтезируется органическое вещество и энергия для клеточного обмена веществ. Кроме этого эвглена питается, как животные организмы. То есть она заглатывает и переваривает бактерии, а также всасывает и усваивает растворы готовых органических веществ.
Итак, у нас есть первая страница в досье кандидата на деградацию. Из неё явствует, что это должен быть вид непременно дуальной природы, то есть совмещающий в себе признаки животного и растения и, в некоторой мере, приближённый в характеристиках к эвглене зелёной.
Что ещё мы должны знать о нём?
Сейчас самое время обсудить, почему в кандидаты на деградацию не подошли венерина мухоловка, росянка и, вместе с ними, все 630 видов растений-хищников. Есть две основные причины. Во-первых, хоть растения-хищники ловят и съедают насекомых – они делают это пассивно. То есть, к примеру, если насекомое прилетит и сядет на лист той же венериной мухоловки, то у растения будет обед, а если не прилетит, то обед, увы, не состоится. То есть кандидат на деградацию должен быть активным охотником, изощрённым в способах погони, поимки и умерщвления выслеживаемой жертвы. Вторая причина, на самом деле, тесно связна и прямо вытекает из причины первой. Дело в том, что внутривидовые взаимоотношения растений той же венериной мухоловки, как, в прочем, и у других растений-хищников, до примитивного просты. И растения относятся друг к другу не более как половые партнёры или участники перекрёстного опыления. И это значит, мы не вправе ожидать, чтобы растения смогли между собой завязать отношения прямой конкуренции. То есть если на каком-то участке болота популяция венериной мухоловки достигнет критической плотности и, по причине нехватки торфяного субстрата, растения начнут погибать и штабелями ложиться друг на друга, то это будет регистрироваться только как косвенная конкуренция по поводу нехватки жизненных ресурсов. Очевидно, что косвенная конкуренция, какой бы она жёсткой не была, никогда не способна породить во внутривидовых отношениях деградационный импульс.
Итак, я назвал две причины, почему растения-хищники не проходят в кандидаты на деградацию. Первая причина – отсутствие у них направленного на истребление агрессивного приспосабливания. Вторая причина – это примитивные внутривидовые отношения. И заметь, дорогой мой читатель, я преподнёс эти две причины, как тесно взаимосвязанные. На первый взгляд, эта связь мало очевидна. Но диалектика природы такова, что именно развитие агрессивного приспосабливания, как ничто другое на свете, усложняет и разнообразит внутривидовые отношения. Поскольку эта взаимосвязь опосредствованная и её невозможно выразить одной логической связкой – я попробую её отразить в двух логических связках, как в двух звеньях одной цепи. Итак, звено первое. Предположим, что особи некоторого биологического вида, будучи хищниками, проявляют в отношении остальной биосферы агрессивное приспосабливание. То есть эти особи изощрены в разных способах отбирать и присваивать чужое, они изощрены в разных способах отнимать чью-то жизнь и умеют убивать. Теперь становится очевидно, что чем более изощрены эти особи в способах агрессивного приспосабливания в отношении остальной биосферы, то тем более они способны во внутривидовых отношениях придумать способы, как друг другу навредить. Звено второе. Очевидно, что чем более особи некоторого вида в отношениях между собой могут придумать способов, как друг другу навредить, то, соответственно, тем более они же могут придумать способов, как друг другу помочь. Таким образом, я утверждаю, что в природе имеет место и эффективно работает алгоритм: помочь, через навредить. Где если мы станем рассматривать субординацию отношений между функцией «помочь» и функцией «навредить», то выяснится, что по ранжиру функция «навредить» выступает старшей по отношению к функции «помочь». Тут, видимо, кто-то потребует от меня доказательств и жареных фактов. Я согласен, это интересная тема, и, возможно, она достойна отдельной главы. Но я не буду открывать этой главы и, даже, не стану приводить жареные факты. И не потому, что я считаю этот алгоритм настолько очевидным, что он не требует доказательств. Дело в том, что в следующих главах и на других витках развития мы ещё столкнёмся с работой этого алгоритма, где она предстанет пред нами в развёрнутом виде и во всей её красе.
А пока что надо констатировать, что у нас уже есть вторая страница в досье кандидата на деградацию. Из неё явствует, что, во-первых, кандидат должен быть агрессивным хищником, изощрённым в способах отбирать и убивать. И, во-вторых, как следствие, во внутривидовых отношениях организмы данного вида должны относиться друг к другу не только как половые партнёры, но их отношения должны изобиловать разнообразными и даже изощрёнными способами воздействия друг на друга помимо полового скрещивания. То есть я подвожу тебя, мой читатель, к пониманию того, что задолго до зарождения деградационного импульса особи вида, претендующего на деградацию, должны развить в отношениях между собой разнообразные, эффективные конструктивно-партнёрские связи.
Итак, у нас есть две страницы в досье кандидата на деградацию. А это уже нимало. Я считаю – этого достаточно, чтобы уже попытаться нарисовать схему того, как происходила деградация микроорганизмов в древней микробиосфере. Но прежде, чем я начну рисовать схему, я чувствую, что настало время объясниться на предмет того, почему я уверен, что применительно к древним организмам справедлива такая схема развития, а не какая-нибудь другая. Почему я уверен, что микроорганизмы непременно должны были подвергнуться деградации. Возникает вопрос: а была ли вообще деградация?
Я помню, как в 90-е годы прошлого века я пришёл к преподавателю университета, в котором я учился, и начал ему излагать своё видение того, как могли развиваться древние микроорганизмы. Преподаватель резко оборвал меня, сказав: « Ты же не ставил эксперименты, ты не проводил над клетками опыты. У тебя нет опытных данных и, значит, нет никаких оснований утверждать, что микроорганизмы могут развиваться в том или ином направлении. Поэтому до свидания. Был рад познакомиться».
Да, я не ставил эксперименты, и у меня нет опытных данных. Но, дорогой мой читатель, сейчас я открою тебе маленький секрет и большую тайну. Маленький секрет, потому что, если не все люди, то многие из нас догадываются, что материальный мир развивается по единым законам. Ну а большую тайну, потому что среди людей, на самом деле, мало кто знает, какие это законы. Так вот, я знаю эти законы. Потому что долгих восемь лет, самых лучших и молодых лет моей жизни я посвятил тому, что я двигался по спирали развития: я уходил в неживой мир и переходил, туда и обратно, в разные витки биосферы. И я видел, как развитие в одном витке повторяет механизмы развития в другом. И, если мне что-то было не понятно в современном витке развития, то я дорисовывал непонятные места, глядя, как этот виток отражается в других витках развития мира. И я сделал это. Я построил королевство зеркал, в котором разные витки находят отражение друг в друге! И если я что-то утверждаю о развитии, происходившем в древней микробиосфере, то только потому, что в современном витке я вижу развитие реальное, то есть настоящее и не требующее экспериментальных подтверждений, которое как две капли воды или как отражение в зеркале похоже на то, что происходило в древней микробиосфере и что я называю деградацией. И я не эгоист. Я хочу, дорогой мой читатель, чтобы ты тоже получил возможность сличать капли воды и видеть зеркальное отражение. И поэтому я сейчас приступаю к рисованию схемы, по которой происходила деградация древних микроорганизмов.
Момент первый. Доктор Калхун создал деградационный импульс среди мышей, заперев их в бак. Кто в естественной среде будет создавать для микроорганизмов условия изоляции? Ну, с изоляцией нет проблем. Как это следует из школьных учебников, эвглена зелёная – есть типичный представитель загрязнённых пресных водоёмов. То есть, если река разлилась и оставила после схода половодья множество участков, затопленных водой, и, если в образовавшиеся водоёмы, допустим, той же речной водой занесена зелёная эвглена, то вот вам изолированные ёмкости, в которых эвглена будет жить, пока водоёмы не пересохнут или пока их не накроет очередное половодье.
Момент второй. Кандидат на деградацию должен быть агрессивным хищником. Свойственно ли микроорганизмам агрессивное поведение? Я отвечу, что однозначно – да. Одноклеточные способны не только пожирать себе подобных, но они могут также валить с ног и убивать даже крупных млекопитающих, включая человека. Убедительным примером тому являются такие смертельно опасные заболевания, как, например, амёбная дизентерия, а также малярия.
Момент третий. Кандидат на деградацию изначально должен быть горазд во внутривидовых отношениях на проявление разнообразных конструктивно-партнёрских связей. Способны ли микроорганизмы, в принципе, демонстрировать различные, изощрённые способы конструктивно-партнёрских отношений? На первый взгляд, партнёрские взаимоотношения в мире одноклеточных как раз, в основном замыкаются на половом партнёрстве. Нам известен широко распространённый среди микроорганизмов половой диморфизм. Когда одноклеточные организмы, через производство гамет, то есть способом копуляции, или через образование подвижных ядер, то есть способом конъюгации, обмениваются между собой наборами хромосом и, тем самым, осуществляют половой обмен и половое размножение. Но это только на первый взгляд. Сюда же необходимо добавить принципиальную способность микроорганизмов к колонизации, то есть их способность к колониальной форме сосуществования. В самом деле, что есть колония, как не партнёрство клеток, её образующих. Итак, получается: у одноклеточных есть половой диморфизм, есть способность к колонизации - и это всё, на что у микроорганизмов хватает фантазии? Я так не думаю. Я думаю, что способность микроорганизмов к партнёрским связям больше ограничивает фантазия наблюдающих за развитием этих отношений, то есть нас. Что я имею в виду? Когда пчела жалит человека, то вместе с ядом она выделяет запах, который является сигналом, возбуждающим агрессию других пчёл. И далее идёт вторая волна нападения. Поэтому человеку редко удаётся убежать от нападения пчёл, ограничившись только одним укусом. И точно так же микроорганизмы. Ничто не запрещает нам думать, что, если одноклеточные организмы некоторого вида обнаруживают обильный источник пищи и начинают его жадно поглощать, то продукты переработки этой пищи, выделяемые через сократительные вакуоли, могут стать сигналом, информирующим о наличии источника питания и побуждающим остальные организмы целенаправленно двигаться к месту, откуда идут выделения и где находится источник питания. Итак, мы не можем отрицать принципиальную способность микроорганизмов выделять и улавливать химические и, по-видимому, электрические сигналы, оповещающие других о наличии благоприятных условий и предупреждающие о возникновении опасности. А это уже, согласитесь, придаёт взаимоотношениям микроорганизмов изощрённость партнёрских связей.
Предположим, что всё совпало, и у нас есть вид микроорганизмов дуальной природы, который при этом является агрессивным хищником, изощрён в партнёрских отношениях и, к тому же, обретается в изолированном водоёме. Что дальше должно происходить? Здесь нужна ещё одна оговорка. В естественных условиях почти исключена возможность, чтобы в природном водоёме оказались микроорганизмы только единственного вида. Если вместе с эукариотами включать сюда также бактерии, то этих видов здесь будет, как минимум, не один десяток. И чем больше предполагаемый водоём, тем их количество будет умножаться. Но допустим, что особи данного вида, как кандидата на деградацию, выступают по отношению к видам другим, как наиболее высокоорганизованные и совершенно приспособленные. И эти особи, как более сильные хищники, да, к тому же, ещё и фотоавтотрофы, получают здесь преимущественное и исключительное право размножаться. Таким образом, данному виду в пределах обживаемого водоёма уготовано такое развитие, которое называется экспансия. Где экспансия – это есть размножение, расселение чего-то исходного, выходящее за рамки начального и заканчивающееся заполнением всего пространства, обозначенного в измерениях экспансии. Очевидно, что в начале экспансии агрессивное приспосабливание особей является их главным преимуществом в деле разделения благ, предоставляемых средой обитания. Но вот, экспансия подходит к завершению. Вся доступная среда уже обжита, и наступает момент, когда пищи и пространства всем особям популяции уже одинаково не хватает. Теперь особи между собой делят уже не блага, а критические условия выживания. И это значит, что теперь все знаки меняются на противоположные. И если в начале экспансии взаимоотношения особей были конструктивно-партнёрскими, то теперь они поражены их социальной патологией. И, как особи были изощрены прежде в способах друг другу помочь, так же, теперь наоборот, они изощряются в способах, чтобы друг другу навредить. Так что агрессивное приспосабливание, бывшее их главным преимуществом, теперь направлено на истребление себе подобных и становится их главным бедствием и причиной, ведущей к вырождению популяции с тем же исходом, что был зарегистрирован в эксперименте «Вселенная-25».
Итак, вырождение популяции – есть основной, неизбежный процесс, развивающийся, как следствие создания во внутривидовых отношениях условий сильного деградационного импульса. И тут, по логике я должен озвучить, наконец, заветные слова, которые говорят о том, что на фоне вырождения, как основного процесса, развивается вторичный процесс, который, собственно, есть деградация. Однако, не всё так просто.
Дело в том, что, я повторяю, деградация затрагивает генетическую наследственность, она привносит в геном множественные, глубокие изменения. И так как изменение генома предстаёт, как процесс очень долгий, кропотливый и ювелирно-сложный, то деградация может протекать только в «спокойных» условиях, когда деградационный импульс довлеет во внутривидовых отношениях очень долгое время, исчисляемое сменой сотен и тысяч поколений деградирующего вида. Что это значит? А это означает, что если наш водоём – это всего лишь очень большая лужа, то вырождение произойдёт очень быстро, всего лишь за считанные поколения. И здесь не успеют случиться никакие генетические изменения, не говоря уже о деградационных. То есть в разного рода лужах и мелких прудах мы сможем тысячу раз создать деградационный импульс, и каждый раз, это будет приводить к вырождению экспансировавших популяций и ни разу не повлечёт их деградационного изменения. Как теперь прикажете быть? Выход из ситуации следует искать через укрупнение водоёмов. То есть, дорогой мой читатель, здесь надо вообразить, что если мы создадим мышиный рай не в баке два на два метра, а в масштабе, сопоставимом с размерами крупного города; то, во-первых, экспансия мышей в таком масштабе будет происходить на много дольше, чем в баке, а, во-вторых, поскольку по итогам экспансии мы получим популяцию, колоссально большую, чем население «Вселенной-25», то, во-первых, вырождение такой популяции будет идти гораздо дольше, чем в баке, а, во-вторых, оно будет происходить уже по другим «нелинейным» законам. То есть я утверждаю, что при постановке эксперимента с кодовым названием «райский город мышей» и с населением в десятки миллионов мы получим такое вырождение популяции, которое неизбежно повлечёт, пусть не деградацию, поскольку это невозможно, но развитие нового биологического вида социализированных мышей.
Вернёмся теперь к водоёмам. Предположим, что наш водоём это уже настоящее озеро и, даже, средних размеров море. Очевидно, что по итогам экспансии мы получим в таком объёме популяцию в миллионы раз большую, чем в луже. И значит, вырождение такой популяции будет идти, во-первых, на много дольше, а во-вторых, не так линейно, как в луже. И сейчас, я бы не стал ломать голову над тем, что значит, нелинейное вырождение. Сейчас, возникает другой, гораздо более острый вопрос. Море никак не попадает под вариант случайного столкновения в тамбуре двух случайных пассажиров. То есть море – это не есть вариант уединения с группой бактерий, как то было в случае с лужей. Напротив, море – это есть выход особей популяции в большой свет и в огромный мир несметного числа биологических видов. В море имеет место такое сообщество видов, которое образует сбалансированный биоценоз. И здесь главенствует принцип «на то и щука, чтобы карась не дремал». И если какой-то вид здесь претендует на экспансию, он должен быть готов к тому, что он будет преодолевать прямое и косвенное противодействие всего сбалансированного биоценоза.
Если взглянуть на то, как поживают микроорганизмы в водах мирового океана сегодня, то надо признать, что океанические микроорганизмы ни в целом и ни в частности не претендуют на какую бы то ни стало экспансию. И столь сдержанное их поведение объясняется тем, что микроорганизмы находятся под постоянным прицелом макробиосферы.
В современном океане, равно как в пресных водоёмах, простейшие микроорганизмы занимают законное место, находясь в составе планктона. То есть микроорганизмы – это не весь планктон, а всего лишь одна из его фракций, называемая микропланктоном. В состав океанического микропланктона входят многие одноклеточные водоросли, а также простейшие животные, как например, радиолярии, фораминиферы, инфузории тинтинниды. Животная часть микропланктона живёт тем, что, в основном, питается ещё более микроскопическими фракциями – это нанопланктоном и пикопланктоном. Нано- и пикопланктон состоят из многих видов бактерий и наиболее мелких водорослей. На эти фракции и, особенно, на пикопланктон приходится наибольшая доля от всей биомассы планктона. Однако и сам микропланктон является главной пищей для стоящего выше звена – это мезопланктона. Мезопланктон образуют многочисленные виды веслоногих и ветвистоусых рачков. Ещё выше идёт макропланктон, состоящий из креветок, медуз и крылоногих моллюсков. Самый высший – мегапланктон, образуемый крупными медузами. Как мы видим, планктон сам по себе есть очень сбалансированный биоценоз, где численность микропланктона чётко регулируют, поедающие его более крупные фракции. А если при этом учесть, что планктон – это всего лишь фундамент для пристраиваемой к нему гигантской пищевой пирамиды, состоящей из рыб, дельфинов, акул, китов, морских птиц и добывающего морепродукты человека, то становится ясно, что, сегодня, водные микроорганизмы относятся к той категории населения, которой «не до жиру, а быть бы живу».
Но, сейчас, я пытаюсь представить ситуацию диаметрально противоположную. Я пытаюсь смоделировать древнюю микробиосферу времён, когда на земле ещё не было ни единого макроорганизма. Тогда весь мировой планктон завершался микропланктоном, который вместе с нижестоящими нанопланктоном и пикопланктоном, а также вместе с мельчайшей фракцией – это фемтоплантоном, составленном из древних вирусов, образовывал всё существо тогдашней океанической и пресноводной биосферы. Что мы можем сказать характерное о состоянии той биосферы?
Когда в тропических водах океана то тут, то там, вдруг, возникают зелёные островки пышно расцветшего планктона, которого макробиосфера порой просто не успевает накрыть своими пищевыми пирамидами, то это должно порождать в нашем сознании картину другого мирового океана. Очевидно, в истории земли был период, когда она смотрелась из космоса отнюдь не голубой планетой. Это была зелёная планета! Потому что две третьих поверхности земли тогда, как равно и сейчас, образовывали воды океана, которые были сплошь заселены планктоном, который тогда развивался совершенно свободно, не испытывая давления от каких бы то не стало пищевых пирамид. А зелёные воды океана – это есть уже совершенно другая ситуация. Здесь древние микроорганизмы переживают состояние, которое наиболее точно выражается словом экспансия! Очевидно теперь, нам ничто не запрещает думать, что среди царившей тогда, всеобщей экспансии микроорганизмов, среди них могли существовать агрессивные микроорганизмы дуальной природы, внутри вида которых было нагнетено состояние сильного деградационного импульса. Итак, теперь уже не в луже и не в пруду, а в водах древнего мирового океана жил вид микроорганизмов, чьё население было поражено деградационным импульсом и, как следствие, находилось в стадии вырождения. Вырождение шло долго и нелинейно. Очевидно, что на фоне вырождения, здесь были уже все условия для появления первых признаков деградации. Так в чём же заключается деградация? Здесь, как я уже сказал, всё не линейно, и поэтому не просто.
Конечно, я не был там и не знаю, как, на самом деле, развивались тогда события, но догадаться о примерной последовательности событий всё же не трудно. Я думаю, всё началось с колонизации. То есть колонизация – это не есть ещё сама деградация. Но то, что она есть предвестник деградации – это бесспорно. На самом деле, колонизация – это очень хитрая уловка природы, которая позволяет микроорганизмам во внутривидовых отношениях резко сбросить конкурентное давление. Очевидно, что самые первые колонии, образованные до начала деградации, в наибольшей мере соответствуют своему названию, чем их потомки, начавшие деградировать. Дело в том, что первые колонии образованы ещё не тронутыми деградацией, автономными организмами, которые пока ещё обладают полным набором повадок изощрённого, агрессивного хищника. Поэтому сообщество таких организмов пока что может существовать, только как колония узников. Здесь ещё не может быть речи об обобществлении цитоплазмы, что неизбежно привело бы к перетягиванию одеяла и к остроконфликтному столкновению интересов. Так что липидные мостики, соединяющие клетки в колонию, здесь выступают, как стенки изолятора, ограждающего микроорганизмы от контактов между собой. Однако при этом у клеток нет кандалов на руках, и они могут взаимодействовать с окружающим колонию миром. Отсюда, посмотрите, как колонизация проявляет себя в аспекте снятия конкурентного давления. Предположим, в некотором объёме воды, в их тесном сообществе, плавает тысяча хищных микроорганизмов, которые индивидуально свободны, то есть, не включены ни в какие колонии. И так как организмы голодны и активно выискивают пищу, то очень вероятен вариант, когда все из тысячи организмов одновременно будут находиться в агрессивном взаимодействии между собой. Такой вариант будет выполнен, когда, например, клетки разбиты по парам. Но даже если обогатить сценарий драки эпизодами, где трое нападают на одного или где двое дерутся на трое, то итог будет тот же самый, снова все из тысячи организмов будут воевать одновременно. А теперь, давайте реорганизуем жизнь микроорганизмов и сделаем из тысячи свободных клеток две их колонии по пятьсот особей в каждой. Так как агрессивные контакты внутри каждой колонии исключены, то агрессивное взаимодействие мы сможем наблюдать лишь в столкновении двух колоний. Здесь я должен извиниться перед читателем, а могу и не делать этого, потому что, уверен, мой читатель образован не хуже меня, и он знает, какую форму имеют многоклеточные колонии. Всем нам из школьных учебников известен пример вольвокса, как зелёной водоросли, имеющей шарообразную форму. Колония вольвокса включает от 200 до 10000 клеток, которые соединены протоплазматическими нитями в некое подобие сферы. Жгутики клеток вольвокса обращены вовне и, совершая единообразные движения, позволяют колонии двигаться способом похожим на перекатывание мяча. Допустим, наши хищные колонии не стали изобретать велосипед: они имеют сферическую форму и двигаются подобно вольвоксу. Теперь, если представить контакт двух колоний, подобный перекатыванию двух мячей, одного относительно другого, то мы получим, что одновременно в агрессивном контакте могут находиться не более десятка клеток из всех образующих колонии. И при этом, поскольку колонии движутся, и мячики продолжают перекатываться, то клетки пребывают в контакте время, гораздо меньшее, чем то было характерно для их агрессивного взаимодействия в пору свободно-радикального образа жизни. Итак, при переходе хищных клеток на колониальный образ жизни, при той же численности населения, на порядок уменьшается число агрессивных контактов внутри вида и уменьшается их продолжительность.
Что ж, жизнь в составе колоний даёт клеткам гораздо больше шансов избежать в отношениях между собой агрессивного взаимодействия, ведущего к их разрушению и смерти. У этих клеток больше шансов выжить. А это значит, колониальная форма, едва возникнув, очень быстро вытесняет из популяций форму свободно радикальную. И так как колонизация обеспечивает сброс конкурентного давления, то, тем самым, она резко замедляет процесс вырождения вида. И всё же полностью остановить вырождение колонизация, увы, не способна. Но почему? Да потому что, при всей эффектности своего появления, колонизация никак не вольна отменить другую объективную данность, что обозреваемый вид имеет выдающуюся приспособленность в составе биосферы как до начала колонизации, так он продолжает удерживать её и после перехода вида на колониальную форму. И это означает только одно. Достигаемый благодаря колонизации, эффект сброса конкурентного давления позволяет биологическому виду ещё в большей мере увеличить как свою численность в составе биосферы, так и без того экстремально высокую плотность собственной популяции. И поэтому давление, однажды разряженное, через уплотнение популяции, вновь, бумерангом возвращается во внутривидовые отношения. И вместо нестерпимой борьбы свободно-радикальных форм теперь приходит не менее убийственная конкуренция олигополий. Таким образом, нужно признать: колонизация не может остановить вырождение в одиночку, не прибегая к помощи её лучшей подруги – деградации. Итак, мы снова вернулись к вопросу: в чём заключается деградация?
На самом деле, перед деградацией стоит одна главная задача: устранить из жизни биологического вида отношения прямой агрессии. Но как это лучше всего сделать? Зашить микроорганизмам рот? Это можно. Но в отличии от, например, млекопитающих макробиосферы у одноклеточных очень условно или вовсе отсутствует понятие головы, а также туловища или спины. И если зашить клеткам рот, но при этом у них сохранится животный интерес и жажда фагоцитоза, то рот может вырасти снова в любое время и в самом неожиданном месте. Что ж, становится понятно – раз от зашивания рта толку мало, значит остаётся устранить сам животный интерес. Но как это можно произвести с точки зрения биотехнологии? Чтобы понять технологию процесса, давайте вспомним кое-что из представленных ранее основ приспосабливания автономного микроорганизма. А именно, в отличие от человека одноклеточные организмы не умеют совершать поступков, вредных для собственного здоровья. То есть у простейших организмов их приспосабливание в среде обитания обнаруживает себя, как частное проявление единого и единственного согласовательного процесса, разворачиваемого внутри организма. Отсюда становится понятно, что устранить из жизни микроорганизмов агрессивное приспосабливание возможно только через дезактивацию их согласовательного процесса. Но тут возникает вопрос: как это можно дезактивировать или, попросту говоря, разрушить согласовательный процесс и, при этом, не убить организм? Как мы выяснили ранее, это возможно в том случае, когда речь идёт о микроорганизмах дуальной природы, у которых помимо ипостаси животной есть растительная ипостась. Растительная ипостась – есть воплощение фотоавтотрофного способа питания, и поэтому она способна в своей жизни обходиться без участия императивов агрессивного потребления. При этом нужно видеть, что разрушение согласовательного процесса – это не есть разрушение организма. Разрушая согласовательный процесс, природа претендует только на устранение из жизни клетки отношений противодействия, которые выражаются в различных и противоположных запросах разных органоидов клетки в условиях существования, а также в различной и противоположной заинтересованности органоидов в направленности жизнедеятельности клетки. При этом между теми же органоидами и включениями остаются незыблемыми отношения комплементарного взаимодополнения, когда один органоид использует вещества, производимые другим, и нуждается в транспортной функции третьего органоида, доставляющего эти вещества и наоборот. Таким образом, главное отличие между растительным и животным обнаруживается в том, что животное приспосабливание проявляет себя, исключительно, как порождение согласовательного процесса, завязываемого противодействием противонаправленных функций, тогда как растительная ипостась, принципиально, может обходиться без отношений противоречия, опираясь только на отношения комплементарного взаимодополнения. И в самом деле, свет, вода, тепло, углекислый газ, кислород и минеральные соли – этого не надо активно добиваться, это всегда комплементарно присутствует в водах мирового океана и этого вполне достаточно для жизнедеятельности морских водорослей.
Теперь мы видим, что делает деградация. Деградация решает вопрос, как устранить из жизни клетки отношения внутреннего противодействия и при этом сохранить отношения комплементарного взаимодополнения, полностью удовлетворяющие устойчивой жизнедеятельности организма. Что для этого делает деградация? Главное, что на генном уровне деградация совершенно ничего не блокирует, оставляя в работе абсолютно все элементарные клеточные функции. И всё же, не блокируя их работу, деградация на том же генном уровне изменяет качественные характеристики этих же клеточных функций. Не всё сразу и не мгновенно, но последовательно и методично деградация изменяет их качества таким образом, что в итоге переводит работу клеточных функций в коллинеарное направление. Что значит коллинеарное направление? Это такая работа клеточных функций, при которой все без исключения органоиды запрашивают для своей работы одни и те же, единообразные условия существования. То есть все органоиды заинтересованы в единой и единственной направленности жизнедеятельности организма. Итак, мы приходим к такому видению деградации, где метод её работы выражается словом - распрягать. То есть деградация заключается в том, что она распрягает клеточные функции, последовательно и методично выводя их из силового сопряжения, названного мной применительно к автономным организмам паритетным замком противодействующих функций. Что ж, это понятно, деградация изменяет качества клеточных функций и, тем самым, их распрягает. Но как такие изменения отражаются на жизнедеятельности продеградировавших организмов? Самое главное неотвратимое последствие, которое деградация привносит в жизнь одноклеточного организма, заключается в том, что последний напрочь теряет способность к сборке положительных обратных связей. Давайте вспомним, на чём базируется способность микроорганизмов к таким реакциям, как клеточный плазмолиз или как перестройка, приводящая клетку в состояние покоящейся цисты. Дело в том, что внутри автономных организмов всегда присутствуют силы, несогласные с их нормальной жизнедеятельностью. Эти силы ждут только повода, чтобы перестроить организм в выгодном им направлении. То есть, можно сказать, эти силы заинтересованно ждут прихода неблагоприятных условий. И когда эти условия приходят: то есть, в околоклеточной среде появляется токсичное вещество или до критического значения падает температура воды или критически уменьшается долгота светового дня – то эти силы получают статус доминантных и начинают адаптирующую перестройку организма, ответную на изменившиеся условия и согласную их частной заинтересованности. Но теперь, так как организм продеградировал и работа всех его функций, работа всех его органоидов одинаково направлена на регулярное поддержание некоторого единообразного, единственного состояния, то клетка уже не способна выпасть из нормального состояния, она не умеет перестраиваться. Вроде бы неспособность деградирующих клеток к перестройке должна стать для них большим минусом, но на самом деле в условиях деградационного импульса клетки находят в этом один на всех огромный плюс. Потому что понятие «не умеет» теперь становится применимо и к способности микроорганизмов к агрессивному фагоцитозу. То есть клетки теперь не способны к положительной реакции на появление потенциальной пищи. И в самом деле, что есть агрессивный фагоцитоз, как не положительная обратная связь на присутствие рядом пищи, как не перестройка организма, движимая силами, не согласными с текущим спокойным состоянием и переводящими организм в возбуждённое состояние преследователя, поимщика, поглотителя и расщепителя пищи. Итак, деградация, переводя работу клеточных функций и клеточных органоидов в состояние внутреннего непротивления, тем самым обуславливает расклад, при котором клетки оказываются неспособны возбуждаться и перестраиваться в присутствии внешних раздражителей. По-видимому, единственное, в чём деградация оставляет нетронутыми отношения несогласия и внутреннего противоречия, так это по поводу способности клеток к размножению. Очевидно, что способность к размножению опять-таки связана с присутствием в клетке сил, не согласных с её текущим нормальным состоянием и ожидающих момента, когда они станут доминантными и начнут перестройку клетки, выраженную в редупликации и последующем митозе.
Ну а теперь, дорогой мой читатель, когда мы уже теоретически знаем, что и как делает деградация, я предлагаю попрактиковаться и попробовать подвергнуть деградации хотя бы один из ныне реально существующих видов одноклеточных организмов. Тем более что у нас есть целых две страницы в досье кандидата на деградацию, и они предписывают нам, что среди всех микроорганизмов, пожалуй, наилучшим кандидатом на деградацию сегодня является вид – зелёная эвглена.
Представители семейства эвгленовых встречаются повсеместно. Они живут в пресных водоёмах, в морях, и, даже, такие виды, как эвглена кровавая или эвглена снежная, способны развиваться на поверхности снега или льда. Эвглена зелёная – наиболее типичный представитель эвгленовых. В цитоплазме эвглены содержатся хлоропласты, которые придают клетке характерный зелёный цвет. Тело эвглены продолговатое, веретеновидное, спереди тупо обрезанное, а на хвосте заострённое. Спереди у эвглены закреплён один жгутик, с его помощью клетка движется вперёд. Также в передней части находится округлой формы, красного цвета фоточувствительный глазок. Рядом с ним размещаются сократительные вакуоли, сообщённые с выводящим каналом, то есть с глоткой и ртом. В задней заострённой части находится клеточное ядро. В теле эвглены между хлоропластами накапливаются зёрна запасающих веществ. Клетки эвглены, плавающие в водоёме с переменной освещённостью, всегда скапливаются в наиболее хорошо освещённых местах. На свету организмы питаются автотрофно. В тёмное время суток или при ухудшении освещения клетки переходят на питание гетеротрофное, то есть животное. Размножаясь, клетки эвглены вызывают красное, кирпично-красное или зелёное цветение воды. Такое же различных оттенков цветение поверхности снега вызывает размножение её родственниц: эвглены кровавой и снежной.
Сам факт цветения среды, населяемой клетками эвглены, говорит о том, что её популяции во многих случаях способны размножаться экспансивно. По-видимому, зелёная эвглена – это преимущественно фотоавтотроф, и, как хищник, она мало агрессивна. Очевидно поэтому, в случаях экспансивного размножения, достигая критической плотности, популяции эвглены мало подвержены деградационному импульсу. Но допустим, что в данном случае, обозреваемую популяцию, как раз, представляет наиболее агрессивный подвид эвглены. И поэтому данная популяция испытывает на себе деградационный импульс. Предположим, водоём – большой и популяция – достаточно многочисленная. Поэтому здесь созданы условия, чтобы на фоне вырождения, вызываемого дегадационным импульсом, появились признаки деградации. То есть вначале, конечно же, происходит предвестник деградации, а именно – колонизация микроорганизмов. Применительно к эвглене зелёной я не вижу никаких причин, которые принципиально запрещали бы эвглене колонизироваться. Поэтому можно ожидать, что данный этап будет пройден успешно. Вслед за колонизацией, далее должно идти накопление признаков деградации. Что это за признаки? Это, прежде всего, признаки, свидетельствующие, что клетки постепенно теряют способность возбуждаться и перестраиваться в присутствии внешних раздражителей. Тут надо заметить, когда я говорю, что в ходе деградации микроорганизмы, в конечном счёте, полностью теряют способность возбуждаться и перестраиваться, то так оно и происходит. То есть не может быть такого, что продеградировавшие клетки не реагируют на один источник пищи, но при этом они возбуждаются и начинают поглощать другую, более вкусную или более красиво оформленную пищу. Нет, это исключено. И это, в полной мере, относится к появлению других раздражителей и к изменению всех остальных жизненно важных факторов. То есть сюда входит и появление токсичных веществ, и наступление холодов, связанное со сменой времени года, и, наконец, фотопериодизм и изменение условий освещения. Но разве это не может как-то негативно отразиться на жизнеспособности эвглены? Может.
Тут, дрогой мой читатель, я подвожу тебя к пониманию, что в ходе деградации, на одной из промежуточных стадий неизбежно наступит момент, когда фоточувствительный глазок перестанет выводить эвглену на лучше освещённые участки, и клетки эвглены не смогут целенаправленно туда перемешаться. А это вкупе с потерей способности клеток к активному фагоцитозу означает для эвглены неминуемую смерть!
Но почему так произошло? Как, не желая плохого, мы получили летальный исход? Проблема – в следующем. С одной стороны, эвглена – это микроорганизм дуальной природы. Здесь уживаются две ипостаси: растительная и животная. С другой стороны, эти две ипостаси в аспекте само обеспечения – неавтономны. Напротив, они зависят друг от друга. Причём зависимость здесь обоюдная. Где, очевидно, и животная проекция не может долго обходиться без комплементарной поддержки фотоавтотрофного отдела, но, в то же время, и растительная проекция не способна эффективно работать без участия проекции животной. Как бы это не было трудно с наших макробиосферных позиций, но давайте хоть немного войдём в положение эвглены зелёной. И хоть на миг представим её жизнь, как жизнь растения с глазами. Зачем растению нужны глаза? В этом есть некий абсурд. Но давайте будем снисходительны к эвглене, потому что она есть всего лишь простейший микроорганизм. Ей нужны глаза, потому что фотосинтез, развиваемый в её хлоропластах, на самом деле, не имеет КПД столь высокий, как, например, у высших цветковых растений. И поэтому эффективность работы фотоавтотрофного отдела у эвглены напрямую зависит от направляющей и мобильной поддержки её животной проекции. Таким образом, получается, что деградация зелёной эвглены, прослеживаемая в постепенном устранении из её жизни агрессивного животного приспосабливания, на некоторых начальных стадиях приносит эвглене пользу в аспекте устранения патологии внутривидовых отношений. Но вскоре польза сменяется летальным исходом. Это происходит, как только фотоглазок перестаёт выводить клетки эвглены на лучше освещённые и единственно удовлетворяющие её эффективному фотосинтезу участки обитаемой среды.
Итак, мы получили следующий расклад. Во-первых, условия деградационного импульса можно создать почти для любого хищного и достаточно агрессивного вида микроорганизмов. Во-вторых, если эти микроорганизмы ещё имеют вдобавок дуальную природу, то они могут быть подвержены частичной их деградации. Однако, стало очевидно, что зелёная эвглена и, по-видимому, все виды дуальной природы, близкие к ней по характеристикам, не способны пройти деградацию до конца, не умерев на пол дороге. Что это значит? Это значит, природа подводит нас к написанию третьей страницы в досье кандидата на деградацию.
Дело в том, и это станет понятно из последующих рассуждений, что макроорганизмы и, значит, макробиосфера никогда не смогли бы возникнуть, если бы ни один из видов микроорганизмов, деградировавших в древней биосфере, так и не смог бы продеградировать до конца, то есть достигнуть пика деградации. Что значит пик деградации? Это значит, деградация завершается полным распряжением паритетного замка противодействующих функций. Полное распряжение приводит к полному устранению отношений внутреннего противоречия и, значит, к полному прекращению согласовательного процесса, завязываемого этими отношениями. Прекращение согласовательного процесса выражается в поведении клеток в полной потере способности возбуждаться и перестраиваться в присутствии внешних раздражителей. Итак, я утверждаю, что биотехнология эволюции выдвигает главным и безусловным требованием, что только полностью продеградировавшие многоклеточные колонии могут стать единственно подходящей базой, чтобы строить из них многоклеточные макроорганизмы. Сейчас я не буду рассматривать биотехнологию эволюции – это тема следующей главы. Сейчас важно, что мы пришли к дилемме. С одной стороны, для микроорганизмов немыслимо трудно достигнуть пика деградации. Во всяком случае, в современной биосфере, по-видимому, нет ни одного вида микроорганизмов, способного полностью продеградировать. С другой стороны, сама возможность возникновения макроорганизмов требует, чтобы хотя бы в единственном, исключительном случае пик деградации всё же был достигнут. Что это значит? А это значит, что мы должны попытаться восстановить утерянное звено, то есть мы должны попробовать нарисовать портрет вида микроорганизмов, ставшего прародителем макробиосферы. Иначе говоря, мы должны потрудиться и написать так и третью страницу в досье кандидата на деградацию.
Что ж, к данному моменту стало понятно, что, поскольку это невероятно трудно, речь идёт о единственном и, поскольку его нет среди живых, об ископаемом виде древних микроорганизмов. Итак, что можно сказать по характеристике данного вида. Так как для эвглены стала проблемой не автономность работы её животной и растительной проекции, то, значит, у нашего вида всё должно быть наоборот. Где, во-первых, автономность животной проекции предполагает, что данный вид должен быть, в противность эвглене зелёной, как очень агрессивным, так, в той же мере, и изощрённым, то есть всеядным хищником. То есть мы приходим к видению, что, чтобы уверенно прокормить себя, данный вид должен уметь охотиться на всё, что движется вокруг, и должен уметь умерщвлять, поглощать и переваривать всё, что является органической пищей. Во-вторых, автономность растительной проекции предполагает, что данный вид должен иметь фототрофный отдел, КПД работы которого на много выше, чем у эвглены зелёной. То есть его фототрофный отдел должен обеспечивать эффективный фотосинтез в различных, то есть, в том числе, и в не достаточно хорошо освещённых местах. Далее, возможно, что микроорганизмы предполагаемого вида имели ещё и третью проекцию, работа которой на первых порах была тесно связана с фототрофным отделом, но затем, на поздних стадиях эволюции она вполне могла вырасти в самостоятельный, автономный отдел. То есть ничто не запрещает нам думать, что особи данного вида могли иметь ещё и третий – хемотрофный отдел. Напомню, что в природе существует множество видов хемотрофов. Это бактерии и микроорганизмы, которые добывают достаточную для своей жизни энергию за счёт хемосинтеза, то есть за счёт окислительно-восстановительных реакций, при которых идёт окисление различных неорганических и органических веществ, находящихся в среде обитания. Конечно же, существование хемотрофного отдела не обязательно, но я допускаю его из чисто меркантильных соображений. Потому что теперь, когда данный вид имеет три автономные проекции, я, наконец, могу дать ему лаконичное, красивое название. То есть мне удобно называть, что это были клетки-троицы.
Итак, всё, что сказано выше о клетках-троицах – это есть взгляд изнутри. Давайте теперь посмотрим, как эти самые клетки-троицы обнаруживают себя вовне, то есть в биологических связях в древней микробиосфере. Как ты, дорогой читатель, уже наверное видишь, в ракурсе взаимоотношений клеток-троиц с остальной биосферой, нарисованный их портрет предстаёт портретом монстра. И в самом деле, портрет клеток-троиц выдаёт в них самых сильных и агрессивных хищников с одной стороны, а с другой, столь же превосходно приспособленных хемо- и фотоавтотрофов. Но что это значит? А это означает только одно. Если все остальные виды древней, да и современной микробиосферы способны экспансивно развиваться только в специальных условиях, а именно, в условиях географического обособления вкупе с отсутствием других достаточно сильных конкурентов, то для экспансии клеток-троиц не нужно было совершенно никаких специальных условий. То есть я утверждаю, что клетки-троицы могли экспансировать не только в условиях уединения и обособления, но они исторически переживали экспансию во всём мировом океане, находясь при этом в составе ядерной биосферы! Под ядерной биосферой я подразумеваю всё многообразие биологических видов, слагавших древнюю микробиосферу.
Почему это стало возможно? Потому что им не было равных. Потому что среди всех остальных видов микроорганизмов, наделённых частной приспособленностью, клетки-троицы стали единственным видом, получившим глобальную приспособленность. И хотя аналогия здесь не уместна, но для удобства воображения можно представить, что триединые клетки в составе древней микробиосферы заняли такое же положение, какое сегодня занимает человек в составе макробиосферы. Глобальная приспособленность клеток-троиц стала их главным завоеванием в аспекте приобретения господства в древней микробиосфере. Но, с другой стороны, она самая и стала основной причиной их последующей полной деградации. И в самом деле, давайте возьмём любой частно приспособленный вид. Взять ту же зелёную эвглену. Да, в условиях обособления она способна развиваться экспансивно. Она может вызывать цветение воды, снега, льда. Очевидно также, что вследствие столь экспансивного размножения популяции эвглены могут испытывать деградационный импульс и подвергаться вырождению. Что для эвглены смертельно плохо. Однако, как только популяции эвглены попадают в ядерную биосферу в каком-нибудь море или океане, как всё диаметрально меняется. Во-первых, популяции эвглены встречают здесь жёсткую параллельную конкуренцию в лице всевозможных радиолярий, инфузорий, амёб. Во-вторых, они попадают под пресс пищевых пирамид, ощущаемый прежде всего в лице хищных веслоногих и ветвистоусых рачков. Таким образом, мощный морской или океанический биоценоз, во-первых, производит ранжирование, указывая популяциям эвглены их место в составе биоценоза, а во-вторых, через сильное конкурентное давление он регулирует численность популяций эвглены таким образом, что те даже не помышляют о какой бы то ни стало экспансии. В итоге получается, что ядерная биосфера – это то самое место, где, подобные зелёной эвглене, частно приспособленные виды всегда могут укрыться от самих себя, не допуская здесь патологии внутривидовых отношений. Считайте это аксиомой. Чем сильнее конкурентное давление, оказываемое другими видами сбалансированного биоценоза, тем всё более уменьшается внутривидовая конкуренция. Наконец, эта конкуренция может и вовсе сойти на нет, оставляя внутривидовым отношениям только конструктивно-партнёрские связи.
А теперь, переведя взгляд на клетки-троицы, можно видеть, что эволюция триединых клеток, в конечном счёте, привела к тому, что древняя микробиосфера приобрела эксцентричность, то есть она перестала быть сбалансированным биоценозом. Это произошло потому, что клетки троицы благодаря их исключительной и глобальной приспособленности получили почти неограниченный доступ к биоресурсам микробиосферы. И они стали потреблять эти ресурсы, не встречая на местах достойного сопротивления других биологических видов. Отныне, остальные виды могли выживать, только прячась и укрываясь от клеток-троиц. То есть они, во-первых, выставляли биологические барьеры через приобретение частных защитных признаков. Во-вторых, они прятались в экологических нишах, ведя в той же среде образ жизни, не характерный для клеток-троиц. В-третьих, они могли выживать опять так и в условиях географического обособления. И как только через эволюцию триединых клеток микробиосфера приобрела эксцентричность, и одеяло биоресурсов стало неограниченно перетягиваться на сторону клеток-троиц, так последние были обречены на неминуемую деградацию. Потому что теперь, находясь в составе ядерной биосферы, клетки-троицы не могли уже укрыться ни от самих себя, ни от внутривидовой патологии. Отныне фактор внутривидовой конкуренции стал играть для триединых клеток роль определяющую и роковую.
Что ж, теперь остаётся только проследить за судьбой клеток-троиц и попробовать выявить хронологию происходивших событий. Очевидно, что вместе с эволюцией клеток-троиц разворачивалась и их экспансия. И как только их эволюция достигла уровня глобальной приспособленности, так тут же их экспансия, в первый и в последний раз, достигла максимума, приведя к заполонению клетками-троицами всего мирового океана. Тут клеток-троиц охватил сильнейший деградационный импульс. И их, теперь уже мировая, популяция начала постепенно вырождаться. Но, не имея экстенсивных путей разрядки внутривидовой конкуренции, клетки-троицы, тем не менее, очень быстро нашли интенсивный путь, а именно – колонизацию клеток. С появлением первых устойчивых колоний началось стремительное замещение свободно-радикального образа жизни на колониальную форму существования. И покуда шло замещение, происходила разрядка внутривидовых отношений. Очень скоро вся мировая популяция клеток-троиц была почти полностью переведена на колониальную форму. И поскольку процесс колонизации давал ложное ощущение увеличения жизненного пространства, то по итогам колонизации многократно возросла как численность, так и плотность популяции клеток-троиц. А это значит, деградационный импульс вернулся уже с новой силой. И вместо невыносимой конкуренции свободно-радикальных форм теперь пришла не менее патологичная конкуренция олигополий. Вырождение клеток-троиц продолжилось. И теперь на фоне вырождения, наконец-то, стали возникать первые признаки деградации. Надо отметить, что с увеличением признаков деградации вырождение перестаёт быть вырождением: оно превращается в деградацию. Так как работа каждой из трёх проекций триединых клеток была автономной, и каждая проекция не меньше двух других претендовала на глобальную приспособленность, то клетки-троицы приобрели исключительное право на полную деградацию. И, вскоре, они смогли достигнуть пика деградации. Если смотреть на деградацию клеток-троиц глазами остальной биосферы, то она предстаёт, как беспрецедентный полный разрыв биологических связей деградирующих организмов со староматричной биосферой. Под староматричной биосферой я подразумеваю всю древнюю микробиосферу, ставшую свидетелем деградации клеток-троиц. Полный разрыв биологических связей означает, что клеткам-троицам в аспекте жизнеобеспечения перестал приносить какую-либо пользу гетеротрофный отдел. Также стал бесполезным и хемотрофный отдел, работа которого, по-видимому, отчасти была сходной с работой гетеротрофного отдела. Однако, клетки-троицы до конца деградации сохраняли жизнеспособность благодаря работе третьего фотоавтотрофного отдела. И здесь, дорогой мой читатель, будет грубейшей ошибкой думать, что, когда деградировали гетеротрофный и хемотрофный отделы, в то же время фототрофный отдел оставался не тронутым деградацией. Казалось бы, чему деградировать у фототрофного отдела, если та часть клеток-троиц, которая является растением, не выслеживает, не нападает, ни с кем не борется и ни о ком не заботится? Однако думать таким образом - значит находиться в плену ни чем не оправданного предрассудка. Я предлагаю вскользь пробежаться по царству высших растений. Разве те же цветковые растения не способны к сборке положительных обратных связей? Способны, да ещё как! Мы прекрасно знаем из школьных учебников, что белокочанная капуста в жарких и засушливых условиях вырастает, не образуя кочан. Но способность образовывать кочан обратно возвращается к капусте в условиях хорошего увлажнения. Потом, никого не надо брать за руку и вести в осенний лес, чтобы объяснять, как деревья готовятся к зиме и сбрасывают листву. Идём дальше. Может быть растения асоциальны? Нет, они могут быть очень социальными. Кто был в степи, тот видел, как некоторые виды злаковых растут отдельными островками, переплетая корни друг друга и образуя плотную дернину, в которой невозможно укорениться видам других растений. Быть может, растениям чужды отношения симбиоза? Нет, они могут быть в высшей мере симбиотичны. Начиная с опыления насекомыми и заканчивая многоярусным лесом. Где в случае уничтожения одного из членов многоярусного леса: например, при полном выедании какого-либо из видов кустарников нашествием насекомых-фитофагов - остальной многоярусный лес всем сбалансированным сообществом будет сохранять для уничтоженного кустарника его место, поддерживая здесь сумму условий, благоприятных для его восстановления. Быть может, растения не способны быть агрессивными? Единственное, к чему растения не способны, так это к прямой агрессии. Они не могут, например, подойти и ударить тебя по лицу. Но, косвенно, растения могут быть очень даже агрессивными. И я подразумеваю не только ту небольшую горстку из шестьсот видов растений-хищников. Я ставлю в пример весь класс покрытосеменных растений. Где главным их инструментом агрессивного приспосабливания выступает симподиальный тип ветвления при детерминантном развитии. И в этом со мной согласится каждый садовод, ведущий борьбу с сорняками. Всё дождливое лето я выкашиваю разнотравье. Но скошенные растения возрождаются, как птица феникс. Они снова и снова отрастают из боковых почек и из нижних пазух. И стоит мне не появиться на участке месяц-полтора, как разнотравный бурьян вырастает выше моего роста. И вот, ты продираешься через бурьян, укалываясь о колючки, наматывая на одежду комки крючковатых семян, чихая аллергенной пыльцой и опасаясь ожогов какого-нибудь борщевика! К чему эта жаркая тирада? С этим я хочу подчеркнуть, что, хотя растительная ипостась клеток-троиц в силу особенностей микромира не могла щеголять симподиальным ветвлением, сбрасыванием листвы и другими трюками цветковых растений, но, поверьте, она имела свои и весьма изощрённые приёмы активного и гибкого поведения. И, поверьте, ей было, что терять. И поэтому, когда шла деградация, растительная ипостась деградировала наравне с другими двумя проекциями клеток-троиц. Но, даже продеградировав, она сохранила свою эффективность в плане жизнеобеспечения клеток-троиц. И это стало возможным, потому что фотоавтотрофный отдел – это единственная проекция, которая принципиально способна обходиться в своей работе без отношений противоречия, опираясь только на отношения комплементарного взаимодополнения. То есть она работает, опираясь на те же: свет, воду, тепло, кислород, углекислый газ и минеральные соли, которых в океане не нужно добиваться, которые там просто есть.
Итак, колонии клеток-троиц полностью продеградировали. Что можно сказать характерное о конечной стадии их деградации? Пожалуй, самое главное, что здесь полностью преодолена внутривидовая патология. И можно больше сказать: во внутривидовых отношениях теперь царит полная идиллия. Больше никто ни на кого не нападает, никто ни куда не перетягивает одеяло биоресурсов. И мало того, что клетки-троицы пребывают в состоянии благодушного непротивления друг другу, к тому же они теперь комплементарно помогают друг другу. То есть в продеградировавших колониях теперь уже обобществлена клеточная цитоплазма. И вместо самых ранних колоний соузников, мы получаем теперь колонии клеток союзников. Казалось бы, что может быть лучше? Как говорится, - «Совет вам, да любовь! Живите в мире и согласии»! Однако не тут-то было. Историческая правда в том, что, за внутривидовой идиллией, продеградировавшие клетки-троицы, мягко говоря, стали мало конкурентоспособны в аспекте сосуществования с другими видами микробиосферы. Которые, в отличие от клеток-троиц, совсем не спешили расставаться с повадками агрессивных хищников. И поэтому конечная стадия деградации клеток-троиц оказалась, на самом деле, самой не устойчивой, самой быстро преходящей и, я бы назвал её, самой летучей фазой в их развитии. Потому что едва клетки-троицы продеградировали, как на базе их колоний тут же развернулся процесс дифференцировки. Где через придание отдельным клеткам в составе колонии профильной специализации стали формироваться ткани и органы первых макроорганизмов. Таким образом, мы приходим, для кого-то к неожиданному, а для кого-то к ожидаемому, новому видению, где деградация клеток-троиц стремительно перетекает в эволюцию макроорганизмов. При этом клетки-троицы приобретают роль новоматричного вида. Поскольку новая матрица, то есть макробиосфера, строится исключительно на базе их продеградировавших колоний. Так как, несомненно, клетки-троицы в составе древней микробиосферы были самым высокоорганизованным видом, то становится очевидно, что через их продеградировавшие колонии в новую матрицу выносится весь потенциал организации, накопленный в старой матрице.
А теперь, дорогой мой читатель, я хотел бы абстрагироваться от клеток-троиц и поговорить только о деградации. И поскольку, как было сказано ранее, деградация на сегодня есть самая обиженная, самая незаслуженно обойдённая вниманием вещь, то я намерен её презентовать не абы как, но в самом выгодном для неё ракурсе, а именно – сопоставляя её с эволюцией.
Сравнение первое. Как это станет отчётливо видно в последующей главе, эволюцию инициирует положительная обратная связь. То есть эволюция выступает, как средство адаптации биологических видов, приспосабливающее их к изменяющимся условиям среды обитания и к обновляющимся обстоятельствам их жизни. Деградацию, в противность эволюции, инициирует отрицательная обратная связь. То есть деградация это не есть приноравливание к особенностям внешнего мира. Но, напротив, деградация выступает, как средство отрешения от всяких условностей, предоставляемых средой обитания. Где конечным итогом деградации становится беспрецедентный полный разрыв биологических связей деградирующего вида со староматричной биосферой.
Сравнение второе. Обязательным продуктом эволюции становится формирование ею биоценотически связанного многообразия биологических видов. Где многообразие микробиосферы насчитывает десятки тысяч, а многообразие макробиосферы уже миллионы биологических видов. Деградация, в противность эволюции, ведёт к коллапсу видообразования. Деградация - это всегда путь избранного. Где условия деградационного импульса могут быть созданы применительно к очень многим сложно организованным видам. На фоне вырождения истоки деградации могут открыть для себя уже очень не многие виды, отличающиеся дуальной и триединой природой. Тогда как полностью пройти деградацию, то есть достигнуть её пика, способен только единственный вид, получивший в родительской биосфере признаки глобальной приспособленности.
Итак, сравнительная характеристика подводит нас к пониманию того, что деградация есть, во-первых, развитие, противонаправленное эволюции, а во-вторых, при том, что она ведёт к коллапсу видообразования, при всей её невыразительности, при всей летучести её конечного продукта, деградация это есть развитие равновеликое и равно значимое эволюции. Более того, поскольку деградация и эволюция – есть развития взаимопереходящие, мы получаем такой расклад, где деградация на пару с эволюцией крутит спираль биологической градации. То есть деградация – это одна из двух фаз спиральной градации.
Развитие биосферы включает, как минимум, два витка классической спиральной градации. Где более ранний из витков начался деградацией прокариотов, которая перетекла в эволюцию эукариотов. То есть я абсолютно уверен, что в биосфере эволюционировал избранный, подобно клеткам-троицам, вид прокариотов, который смог развить в себе признаки глобальной приспособленности. И подобно клеткам-троицам он был поражён деградационным импульсом. Убегая от внутривидовой патологии, прокариоты деградировали. Вследствие чего, на базе их продеградировавших сообществ, стала возможной дифференцировка прокариотов. Где, через придание прокариотам профильной специализации, стали формироваться митохондрии, пластиды и все остальные, включая клеточные ядра, органоиды эукариотов. То есть между двумя витками: это между ранним витком, приведшим к развитию биосферы эукариотов, и между поздним витком, приведшим к установлению биосферы макроорганизмов – нет принципиальной разницы. Разница может быть только во времени. То есть надо полагать, что в более раннем витке спираль закручивалась несколько медленнее, вследствие того, что прокариоты, по-видимому, испытывали деградационный импульс не так сильно, как его переживали более агрессивные клетки-троицы. И теперь, следуя изложенной логике, я должен, казалось бы, взять и присвоить двум виткам, соответственно, первый и второй порядковый номер. Но я не стану этого делать. Потому что внутренне я убеждён, что спираль биологической градации стала закручиваться гораздо раньше: я уверен, что она началась с молекулярной градации. Под молекулярной градацией я разумею самый ранний период, который начался с коацерватов и завершился развитием биосферы бактерий и архей. Итак, я утверждаю, что биологическое развитие началось с деградации вещества, заключённого в коацерватах. Конечно, я прекрасно вижу, что применительно к коацерватам мало подходит язык классической деградации. Потому что здесь сразу возникает вопрос. Если клетки, будь то ядерные или доядерные, деградировали, убегая от внутривидовой патологии, то, спрашивается, от чего могли убегать, содержимые в коацерватах, многомолекулярные комплексы, если они не были организмами, у них в принципе не могло быть отношений прямой агрессии с последующим деградационным импульсом и с вытекающей внутривидовой патологией? Итак, вот он, вопрос на злобу дня: отчего убегали молекулярные комплексы?
Признаться, меня не смущает этот вопрос. Как я не вижу здесь особой проблемы. Если деградацию молекулярных комплексов не позволяет объяснить язык классической деградации, то, значит, нужно расширить возможности этого языка и сделать его более употребительным.
Давайте абстрагируемся от внутривидовой патологии и вновь сконцентрируемся на деградации, глядя на неё изнутри. У истоков деградации стоят, будь то прокариоты или эукариоты, автономные организмы, в равной мере способные собирать цепочки как отрицательных, так и положительных обратных связей. Но вот они деградируют, по ходу деградации избавляясь внутри себя от отношений противоречия и противодействия. Конечным продуктом деградации является установление такой системы отношений, где внутри организма остаются исключительно отношения комплементарного взаимодополнения. Когда, во-первых, каждая клеточная функция реализует свою, ей характерную, отрицательную обратную связь. А во-вторых, механизированная сборка разных клеточных функций в сумме даёт, регулярно поддерживаемую организмом, единую и единственную общую отрицательную обратную связь, выражаемую, как текущее нормальное состояние организма. И вот, мы получаем такую картину, где, через тотальное насаждение внутри организма отношений комплементарного взаимодополнения, в организме происходит эскалация отрицательных обратных связей, которая достигает пика, как раз, по завершении деградации. И теперь, согласитесь, что такую картину, написанную обезличенным и потому более употребительным языком, мы можем уже вполне переложить на деградацию молекулярных комплексов.
Да, многомолекулярные комплексы не убегали от внутривидовой патологии, но мы можем вполне представить, что они убегали от хаоса и от анархии взаимоотношений. Очевидно, что до начала деградации вещества, содержимые в коацерватах, проявляли себя, как пластичные. То есть они реализовывали и отрицательную и положительную обратную связь. И наблюдалась такая зависимость, где с изменением условий окружающей среды изменялся как химический состав, так и химическое строение вещества, заключённого в коацерватах. Но вот началась деградация. Её смысл прослеживается в том, что белки, сахара, нуклеиновые кислоты, содержимые в коацерватах, стали искать и находить комплементарные взаимоотношения путём отсекания и отчуждения отношений не комплементарных. То есть стала происходить следующая градация, где с умножением и усложнением комплементарных взаимоотношений стала происходить эскалация в многомолекулярных комплексах отрицательных обратных связей. А можно сказать наоборот, что эскалация отрицательных обратных связей, реализуемых многомолекулярными комплексами, стала приводить к усложнению и умножению комплементарных отношений между разными органическими молекулами. Очевидно, что деградация достигла своего пика в тот момент, когда, нагнетаемые в многомолекулярных комплексах, отрицательные обратные связи стали исчерпывающими и самодостаточными в аспекте обеспечения устойчивости самих себя. И теперь, по окончании деградации уже прослеживалась такая зависимость, где с изменением условий окружающей среды химический состав и строение веществ, содержимых в коацерватах, оставались полностью неизменными. Очевидно, что, приобретя в присутствии базовых геофизических факторов устойчивую приспособленность, многомолекулярные комплексы, тем самым, обрели потентность. Так что теперь они уже могли эволюционировать в популяции бактерий и архей, обрастая признаками частной приспособленности и выстраивая для этого, в адаптивном порядке, сложномеханизированные цепочки положительных обратных связей.
Итак, дорогой мой читатель, если ты спросишь меня: «с чего началась жизнь на земле»? – то я честно и просто отвечу: «жизнь началась с деградации»! Именно деградация вещества, заключённого в коацерватах, начала закручивать спираль развития земной биосферы.
Вот, пожалуй, всё, что я хотел сказать о деградации. Я предупреждал, что это будет не самая яркая глава. Однако могу сказать, что в продолжении всего расследования я старался не быть беспристрастным. Но я хотел представить деградацию, как прекрасную золушку, затворному труду которой обязаны все мы! Тем, что мы есть!
Как ты заметил, по ходу расследования возникли вопросы, требующие ответа. А именно, остался вопрос на выходе из деградации. Где до сих пор остаётся непонятным: почему и как биотехнология эволюции нуждается в продуктах полной деградации? Кроме того, хоть я и не озвучивал его, но в полный рост поднялся вопрос на входе в деградацию. А именно, пока не понятно: почему и как эволюция приводит к появлению видов глобальной приспособленности в составе материнской биосферы, таких – каким были клетки-троицы? Очевидно, что, не ответив на эти вопросы, нельзя считать, что мы хорошо понимаем, как закручивается спиральная градация. И до сих пор я не заострял внимание на этих вопросах, потому это - тема для отдельной новой главы, которая называется: